— Не твоего ума это дело, — дед наклонился к девушке, — как ты, Тонюшка? Сама пойдешь?

Антонина приподнялась, села в траве, обхватила руками согнутые колени. Взгляд ее, обращенный к лесу, был полон страха и недоумения.

Выбежала со двора Тонька, метнулась в сторону осеннего леса, исчезла среди деревьев. Вот она блуждает в зарослях, взгляд ее полон непонятного ожидания. Странная сила заставляет ее искать нечто неизвестное. Кланяется Тонька каждой яме, осматривает каждую норку, взгляд ее блуждает в чаще, ноги ведут то в одну, то в другую сторону. Вышла она к берегу Волчьего озера, вновь вернулась в заросли, ее взгляд нашел среди корней логово, то самое, где родился чернолобый волчонок.

Спрятала Тонька в складках своей шали клок волчьей шерсти.

Входная дверь хлопнула и в горницу вошла темнолицая старуха.

— Сочельник завтра, на дворе мороз приударил, да звезды высыпали…

У окна, глядя в заснеженное заоконное пространство, безучастная ко всему, сидела Тонька.

— Зашла проведать, — бабка Ульяна достала из-под полы паницы бумажный сверток, развернула, — очень эти корешки от сглаза помогают…

— Да чего уж только она не пила, — вздохнула Ефросинья.

— Ну как она? Молчит все? — знахарка присела к столу.

— Молчит, — еще больше опечалилась хозяйка, — за эти три года ни разу даже не заплакала… А уж сколько раз в лес убегала! Клок волчьей шерсти хранит… Зачем? Мы ее теперь взаперти держим, зачахла совсем…

— А ты утром ее вместе с Федькой выпускай, привяжи их друг к дружке… — дала совет Ульяна, — не потянет же она малого в лес.

— Страшно на улице, прошлым утром вокруг нашего дома опять волчьи следы видала, да большие такие — страсть! — перекрестилась Ефросинья.

«Гуляют» ранним утром возле своего подворья привязанные друг к другу Тонька и Федька. Взволнована девушка, насторожена…

Вдруг залаяли на соседских подворьях собаки. За завесой редких крупных снежинок в конце сельской улицы появилась огромная волчья фигура, медленно приблизилась к людям. Не дойдя десятка шагов, волк останавливается, пристально вглядывается в тревожные лица, задерживая свой взгляд на Антонине… Его синие неподвижные глаза смотрят изучающе.

Тонька вдруг протянула руки и сделала шаг вперед. Волк, помедлив, заворчал все же, ушел, скрывшись за ближним поворотом.

Ночь. В избе тишина. Среди сонного дыханья поднялась вдруг с постели неслышно Тонька, двинулась к окну, опустилась осторожно на табурет, привычно вгляделась в залитое полной луной заснеженное подворье.

Заскрипел под тяжелым звериным шагом загрубевший в ночном приморозке мартовский снег, ушастая тень упала на окно, явился перед девушкой странный лик. Не было злобы в синих блестящих волчьих глазах, было удивление и некое подобие преданности. Волк лапой тихо царапнул стекло, будто бы погладил тонькину щеку, вздохнул и исчез, словно его и не было.

Закрыла Антонина лицо руками и тихонько, чуть слышно, заплакала.

Мать подхватила с пода печи кулич, понесла торжественно к столу.

— Завтра Пасха, — обратилась она к привычно сидящей у окна Тоньке, — вон как небушко-то разгулялось.

Солнечные лучи грели Тонькино лицо, золотя ее белые косы.

— Ма…ма, — вдруг протяжно позвала Тонька, — ма…ма…

Ефросинья выронила из рук ухват, подбежала к дочери, остановилась перед нею, прижала ее голову к теплому животу.

— Заговорила, Тоня заговорила, услышал Господь, — женщина закрестилась часто, повернув лицо к образам.

Федька вышел во двор, огляделся, поманил из глубины сеней сестру.

— Только я с тобой не пойду, — схватил он девушку за руку, — боюсь.

— Не бойся, мы поглядим на него, как тогда зимой… Да и придет ли он? — заспешила Тонька за угол.

— Придет… Я его уже много раз видел…

И верно… На задах, возле старого дуба вышел к ним Чернолобый, остановился, часто перебирая лапами и блестя синими глазами.

— Волк, — заговорила Тонька, пошла медленно вперед, — пошто ты мучишь меня, зачем приходишь под окно ночью, снишься мне?

Чернолобый, склонив морду набок, шевельнул ухом, слушал внимательно.

— Я все время хочу видеть тебя, меня что-то тянет к тебе, — Тонька подошла совсем близко, — ты колдун, волк?

Зверь заворчал недовольно, замолчал, не отрывая взгляда от девушки, и вдруг… вильнул хвостом.

— Волк, не мучай меня, уходи, — заплакала Тонька.

Моргнул обиженно волк, отвел синий взгляд в сторону, медленно развернулся и тяжело затрусил прочь…

— Лето пришло, самое время травы собирать, — бабка Ульяна, вытянув тонкие губы, тянула с блюдца горячий чай, — ты, Ефросинья, пусти Тоньку со мной в лес, она одна из всех наших девок в травах толк знает…

— Боюсь я… Помнишь, три года назад что было?… Да и волк этот…

— И-и, милая, волк пропал. Нет его. Ушел куда-то… Ходили за ним мужики с ружьишком-то. Умный зверь, не дался охотничкам нашим. А ты что? — обратилась бабка к побледневшей Тоньке, — за волка испугалась?

— Да нет, — смутилась под взглядом знахарки Антонина.

На лесной дороге, что ведет к Волчьему озеру, — две женские фигуры. Боится Тонька и словно ждет чего-то. Взгляд ее ищуще бегает по придорожному лесу, тянется в глубину чащи. Знахарка оглядывается, затем, остановившись, спрашивает девушку:

— А правду бают, что когда ты утопла, то Федька душу твою видал?

— Откуда же я знаю, бабушка? — Тонька подняла осторожно взгляд к острым глазам старухи, — ничего не помню я…

— А ведь я его видала три дня назад…

— Кого? — еще больше испугалась девушка.

— Да волка твоего… Здесь возле озера в лесу гуляет. Мужики специально для него три волчьих ямы выкопали, а ему все нипочем…

Когда женщины вышли к озеру, старуха клюкой указала в сторону песчаной косы, где стояли рядом три сосны.

Тоня вначале медленно пошла, затем ускорила шаг, а потом побежала, неловко придерживая корзинку.

Показался из-за сосен Чернолобый, побежал навстречу Антонине.

Сблизились они, остановились, присела девушка на траву. Подполз к ее ногам волк, уложил голову на вытянутые лапы, затих, уставив на Тоню синий немигающий взгляд. Подняла она руку, медленно опустила пальцы на черное пятно волчьего лба, погладила жесткую шерсть. Молча принял зверь ласку, закрыл глаза, дрогнув хвостом.

— Бедный ты мой, — пожалела девушка волка, — бедные мы с тобой оба, — она вновь погладила черную отметину.

Влажным розовым языком лизнул тонькину руку Чернолобый и мягко заскулил в ответ.

Иван, Егор и дед Степан прошли от оставленной у дороги телеги вглубь соснового леса.

— Ох, крут объездчик Демидка, не зря его в своем селе Волком называют, — дед Степан поежился, — нам всего-то два бревнышка надо…

— Не бойся, дед, мы только две сосенки завалим, да и поможем тебе с избой, — Иван поплевал на ладони, скомандовал Егору, — давай-ка пилу…

Затрещали сучья в лесу под конскими копытами, вымахнул к людям на опушку всадник, засмеялся.

— Попались! — Демид снял фуражку, вытер потный лоб, пригладил чуб с белым клочком волос спереди, — донесу в имение, шкуру-то снимут с вас.

— А пошел ты… — не испугался Иван, — у нас топоры остры…

— Припомню я тебе эти слова, — объездчик двинул коня на людей, тот захрапел, скосив на хозяина диковатый глаз, боком пошел на Ивана.

Егор хлестнул коня веревкой, тот всхрапнул, ушел в сторону.

— Авось еще свидимся на кривой дорожке, — Демид скрылся среди сосен.

Дед Степан облегченно перекрестился.

— А я вот тебе поесть принесла, — Антонина расстелила платок, налила в миску молоко, достала из корзинки ломоть хлеба, покрошила.

Чернолобый благодарно ткнул носом девичью ладонь, подошел к миске.