– Удрать хочешь?

Грик вскинул голову и с удивлением посмотрел на Виттора.

– Хочу. И удеру, – понизив голос, сказал пластун и на всякий случай посмотрел на остальных. Рыжий вздохнул и отвернулся, светловолосый притворялся спящим.

– Напрасно. Не выйдет.

– Я должен попытаться. – Пластун упрямо мотнул головой.

– Думаешь, я не пытался? – Сампо неловко двинулся, зашипел от боли и уселся наперекос, оберегая перевязанный бок. – Ну, хочешь, я тебе даже двери открою?

– Сам открою. На это у меня силенок хватит.

– Нашел чем хвастаться. Телекинез – дешевка, примитив. Но как можно поймать стрелу, если ты ее не увидишь? На «слепой земле» внутреннее зрение почти сходит на нет, ты за двадцать шагов даже ихор Посвященного Ненависти не разглядишь, не то что траекторию смерти.

Его рука опустилась, но не прикоснулась к повязке.

– Думаешь, я не разглядел бы? Едва успел уклониться, чуть правее, и аккурат бы печень пропороло.

– Я все-таки пойду, – твердо сказал Грик. Сампо кивнул, иного ответа он не ожидал.

– Пойду ночью…

– Ночью они видят не хуже, чем днем, – сказал русый, не поворачиваясь. – Проверено.

– Знаю. – Грик покривил губы. Он долго наблюдал этих людей и научился их уважать.

Правда, пленники как будто знают что-то, что неизвестно пластуну. Они уверены, что его попытка обречена.

Наступил вечер, им принесли поесть. Одна девушка, без сопровождения! Грик сначала проглотил суп – «а кормят здесь получше, чем в тюрягах Стата», и только потом задумался, почему ему и в голову не пришло взять ее в заложники. Неужели… неужели слепая земля так влияет, что даже мысль причинить вред не может возникнуть?

Сампо, наверное, смог бы ответить на этот вопрос, но говорить с ним не хотелось, а распознаванию нюансов зональных воздействий пластунов не учили. Грик даже самому себе не признался бы, что ему не по себе. Если здешние мыследеи могут обеспечить тонкое звучание слепой земли, то они по меньшей мере равны священникам Каррионы!.. Равны, если не…

Он взобрался на полати, отгоняя безрадостные мысли. Виттор пододвинулся ближе:

– На всякий случай, если мы больше не увидимся… – Грик пожал протянутую руку, краем разума заметив, что сампо не пренебрегает работой с мечом и полгода назад был ранен.

– Ты не веришь, что отсюда можно убежать…

– Не верю, – сказал сампо. – Но тебя могут убить.

Он отодвинулся и сразу же уснул. Среди обычных людей такое окончание разговора было бы, мягко говоря, невежливым, воины Каррионы придерживались своего этикета.

Грик закрыл глаза, погрузился в самое себя, становясь импульсом в нервных окончаниях, живой каплей кровяного русла. Он приказал ранам быстрее заживать, а вот с психическим ударом было сложнее.

Но если он начнет припоминать, что с ним было после того, как его оглушили, он точно не отдохнет.

Пластун улегся поудобнее и быстро утонул в чутком сне без сновидений. Завтра ему предстоял трудный день.

Кто-то ходил в тумане, блуждал, разыскивая что-то постоянное во внешнем мире, и наконец споткнулся о подходящее. Имя… Когда-то было имя, настоящее имя, которое ему дали отец и мать… но потом он забыл его и назвался…

Грик

Используя этот лоскуток воспоминаний как точку опоры, он осторожно потянул себя из тумана беспамятства.

Грик приподнял веки с таким трудом, словно на ресницах повисли все девяносто девять Грехов. Резкий, как оплеуха, запах…

По лицу снова прошелся холод, он сообразил, что то светлое пятно, которое он видит перед собой, – лицо сампо Виттора. С трудом протянул руку и отстранил от своего лица мокрую тряпку.

– Очнулся? – Он не услышал, угадал. Уже знакомое ощущение ограничения – слепая земля давит, проникает в его мысли и чувства. Побег не удался.

– Это уж точно. – Голос Виттора, Грик не понял, то ли он сказал вслух, то ли сампо прочитал мысли. Скорее второе, когда он попытался говорить, к букету неприятных ощущений прибавилась сухость и саднящий зуд в горле, словно обработанном акульей шкурой.

– Что… было?..

– Это ты нас спрашиваешь? – подивился сампо. – Кто сбегал, я или ты?

Кто-то хихикнул и осекся, когда Грик повернулся в ту сторону. Зрение еще не в полной мере вернулось к нему, но он узнал ощущение мыслей светловолосого. От движения голова разболелась пуще прежнего, и он осторожно опустился на шкуры.

Снова полоска едучей плесени оказалась у него под носом. Он оттолкнул руку, полежал немного и попытался подняться, сампо помог.

Мягкими касаниями Живы Грик исследовал огромный синяк на плече. Как бы кость не треснула… В памяти мелькнуло темное небо, блеск клинков…

Сампо что-то спрашивал, но Грик молчал, пытаясь разобрать что-нибудь в темноте землянки.

– Почему я не вижу? – перебил он сампо. Виттор заставил его задрать голову, посмотрел прямо в глаза:

– Помутнение. Это бывает, это пройдет.

– Когда?

– Через неделю, может, раньше.

Грик покопался в памяти. Временная частичная слепота бывает или от мысленного перенапряжения, или от сильного психического удара.

– Кто-то мне опять крепко врезал, – сказал он, морщась от пульсирующей глубоко в голове боли.

– Мне почему-то тоже так показалось, – сказал Виттор, обрабатывая огромную шишку. – К счастью, череп у тебя крепкий. Сотрясение, и только.

– Сотрясение, и только, череп у него крепкий. Походит недельку с головной болью, ну и глаза… – Тут Кати замялась. Майнус кивнул, размышляя о чем-то своем, сделал знак девушке вернуться к больным.

– Не так уж сильно я его стукнул, – добавил Кор, следуя за стариком между лежаками.

Рита, беременность которой была уже заметна, все никак не желала утихомириться, но ей поневоле пришлось уступить часть забот своей ученице. И та неплохо вела дела, отметил Кор. По травному дому сновали сиделки, разносили травы, поили мясным бульоном, просто развлекали разговорами.

Была в сиделках и Лина, ухаживающая за Геражом, который в последнем партизанском рейде получил «пару царапин», как он выразился сам. Майнус неслышно подошел и прислушался к тихому разговору. Гераж жаловался, как ему надоело валяться в лечебнице, Лина посмеивалась:

– Ты брюзжишь точь-в-точь как дядя Майнус. Потерпи еще пару деньков и можешь дальше отправляться искать, где сложить свою молодую буйную головушку… – Она шутливо щелкнула его по лбу. Гераж ловко перехватил руку:

– Уж не обманывают ли меня глаза, сестренка?! Никак, мозоли от шиная, чтоб мне навсегда на этой койке остаться, если это не так!

Лина отдернула руку, покраснела и уже готова была обрушить на братца громы и молнии, как у нее за спиной кашлянул Майнус.

Лина подскочила с койки и замерла. Осторожно повернулась.

– Руку, – сказал Майнус.

Лина протянула руку.

– Правую, – уточнил Майнус.

Зрячие пальцы слепца слегка пробежались по мозолям.

– Ты нарушила взятый с тебя зарок, – уронил он.

– Угу. – Лина смотрела в пол. – Уже давно…

– Ты знал? – спросил Майнус Кора.

– Не-а, – ухмыляясь, ответил вой, подмигнул девушке – не робей, мол. – Но не удивлен.

– Ты могла бы попросить мать снять запрет. Ты могла бы попросить, чтобы я учил тебя… – Старик тщательно изучил руку племянницы, поднес к лицу и обнюхал, чуть не попробовал на вкус. – Похоже, ты чересчур торопишься и уделяешь больше времени хитрым приемам, не утруждая себя повторением пройденного.

Лина молчала.

– Вечером. На игровой поляне. – Старик повернулся и вышел из лечебницы, впервые за много лет едва не промахнувшись мимо двери.

– Ай!

Вечером на игровой поляне Лина уронила меч и затрясла рукой, приплясывая на месте и бормоча ругательства.

– Заткнись. Подними. К бою.

Девушка глянула исподлобья, пряча злые слезы, подобрала меч левой рукой. Дядя сделал неуловимое движение своим – деревянным, стальной меч бросил по поляне солнечные зайчики и вонзился в землю.