Катерина как потерянная бродила по Берку. Она не пускала к себе даже тех немногих людей, которых она там знала. Смерть маленького племянника Мелани привела её в какое-то бешенство. Около неё играли дети, и это её раздражало. Она обратила внимание на молодого человека в сером пальто и жокейской каскетке. Он нёс чемодан и свёрток и, казалось, не знал куда идти. Где она его видела? Какое-то смутное воспоминание об окраине города и весенних цветах… Вдруг он тоже заметил её, как будто заколебался, — он, очевидно, знал её. Она инстинктивно направилась к нему. Он смущённо улыбнулся. Это был почти ещё мальчик, довольно бедно одетый. Как только они заговорили, она узнала его: это он держал её за руку в Роменвиле, у сотрудников «Анархии».
— Если я не ошибаюсь, — сказал он, — это вам стало дурно, в прошлом году…
Она кивнула головой. Ей хотелось взять у него пакет, слишком тяжёлый для него. Несчастный, больной ребёнок. Он не выпускал его из рук и тут же:
— Знаете, я должен вас предупредить: лучше, чтобы нас не видели вместе на улице. Меня ищут…
— Пойдёмте ко мне?
Он колебался. Пойти или нет? Может быть, она не поняла его. Он сказал тихо:
— По делу в Шантильи.
Катерине это было безразлично, и они направились к вилле Безедье. Мелани уже ушла. Вот каким образом случилось, что Катерина приютила у себя «человека с винтовкой», того самого страшного Суди, печального ребёнка, не знавшего, куда положить свой тяжёлый пакет, перед тем как отправиться на розыски друга, к которому он шёл.
— Да, в Париже я чувствовал, что за мной следят. После той истории. Ничего определённого. Но я всё время встречал одних и тех же людей. Я стал нервничать и телеграфировал одному железнодорожнику, Бараю. Приятель. Его выкинули со службы во время забастовки тысяча девятьсот десятого года. Верный человек. Он не выдаст товарища. Я только что приехал…
Нашлись консервы. Они закусили. Она расспрашивала его, как дела «Анархии». Он говорил слегка насмешливо. Скольких уже посадили! И самое смешное то, что всё людей, не имеющих никакого отношения к делу. Он безгранично восхищался другими, настоящими. Кто они, сколько их — об этом он умалчивал. Но всё-таки он гордился тем, что играл какую-то роль в Шантильи. Что он теперь будет делать? Да ничего, пускай о нём забудут. У него есть немножко денег, он проберётся в Бельгию. И даже если его схватят — небольшая потеря. Выжатый лимон. Недолго ему осталось жить.
— Это слова, — сказала Катерина. — Доктора меня приговорили, а я вот не умерла.
— Ну, если меня приговорят…
И он сделал жест, словно провёл ножом по горлу. Суди подмигнул Катерине и рассмеялся. Мальчик немножко хвастался. Когда они поели, они разговорились о прошлом, о Либертаде. О тысяче вещей. О любви. Как обычно, началось со скептических разговоров о половом воспитании. Потом Суди рассказал свою историю. Он знает, что такое любовь. Они прожили вместе два года. Она бросила его. Пошла по рукам. Через год он встречает её. Она — нарядная, намазанная, изумительная. Такая же, как прежде, и всё-таки другая. Он взял её к себе на несколько дней. Она исчезла, а у него оказался сифилис. Любовь…
Кто-то стучал в дверь. Кто это, в такой час? Катерина быстро толкнула Суди, с пакетом и чемоданом, в заднюю комнату. Потом открыла. Позади комиссара Берка стоял несомненно полицейский в штатском. И симпатичный господин Безедье.
Видели, что к ней вошёл человек… Ну и что же? Сейчас как раз кого-то ищут, и мадемуазель Симонидзе была бы очень любезна… Нет. Она отвечала сухо, она у себя дома, никто не имеет права. Штатский толкнул её плечом, сопротивление было бесполезно. Они осмотрели комнату и немедленно направились туда, где находился он.
Катерина ясно чувствовала, что она должна что-то сказать:
— Ваше поведение недопустимо, покажите мне ордер…
Господин Безедье, потрясая кулаком, что-то бормотал. Полицию несомненно вызвал он. Но легавый уже открыл дверь в другую комнату: там никого не было. Суди бежал через открытое окно. Полицейские ретировались, извиняясь, но не вполне успокоенные. Безедье был вне себя:
— Я вас уверяю, господин комиссар…
На следующее утро, в субботу, у входа в домик железнодорожника Барая «человек с винтовкой» попал в западню: операцию проводил сам Жуэн с комиссаром по особым делам, Эскандом. Его арестовали на вокзале.
К досье Симонидзе (Катерины) прибавился ещё один параграф. Но пришить её к этому делу было трудно. Суди заявил, что он прямо с вокзала отправился к железнодорожнику.
На следующий день газетная заметка о самоубийстве Пьера де Сабран прошла среди подробностей этого сенсационного ареста совсем незамеченной.
Вечером того же дня военная процессия в Париже была проведена с особым блеском. Согласно последним распоряжениям маршрут не был опубликован. Около десяти часов процессия прошла перед биржей труда. Демонстрация силы. Кругом было изрядное количество полицейских в штатском. Когда грянула «Марсельеза», из окон первых этажей начали что-то кричать, нельзя даже было разобрать, что именно. Но военные повернули прямо к бирже труда, в окна полетели камни, махали палками, потрясали кулаками. У биржи почти никого не было. Двое рабочих, стоявших в дверях, буквально были растерзаны толпой, патриотами в трансе. Это славное сражение шло под звуки «Лотарингского марша» и под крики «Да здравствует Пуанкаре! Да здравствует Франция!»
Это был реванш за Бельвиль. Подполковник Меркюро торжествовал.
Его свояченица в это время продолжала спокойно жить в Берке. Несмотря на господина Безедье, вечно что-то ворчавшего, когда она проходила мимо, несмотря на его жену, всячески старавшуюся её уколоть по мелочам. Мелани злилась:
— Мадемуазель слишком добра. Если б я была на вашем месте…
Дело улицы д’Оффемон (так называли историю самоубийства молодого Сабрана) занимало в печати много места и отвлекало внимание от политики, чем правительство и собиралось воспользоваться. В начале апреля Катерина получила письмо от Виктора: он сообщал ей, что у Жаннетты был выкидыш. Очень грустное письмо, в котором переплетались сообщения о забастовке со смертью Бедома и интригами консорциума. Катерина думала о Юдифь Романэ, умершей от того, что она не хотела иметь ребёнка. Каким ей тогда казалось недопустимым, что эта несчастная Юдифь после аборта стала жалеть, зачем она это сделала. А вот по отношению к Виктору, то есть по отношению к Жаннете, у неё было совсем другое чувство — безграничного сожаления. Какой бы он был, этот младенец? Да, о многом она думала теперь по-другому. Она вдруг почувствовала себя эгоисткой в своём одиночестве. Столько вокруг неё горя, катастроф. К этому прибавилось сообщение в газетах о самоубийстве сестры Суди. Оно не имело никакого отношения к аресту «человека с винтовкой». Жалкая и простая история: родители не давали согласия на брак, и она застрелилась у кровати своего возлюбленного, вот так, просто, из револьвера. Любовь… Катерина опять слышала голос Суди, страшное и насмешливое выражение, с каким он произносил это слово. Мир — это кровавая машина, о которую люди раздирают свои ободранные пальцы.
И Катерина снова покинула Берк. В Париже она опять предложила свои услуги забастовщикам на улице Каве. Атмосфера забастовки сильно изменилась с декабря. Всё-таки ощущались утомление и отчаяние. Обещанные забастовки солидарности не удались. Денег становилось всё меньше и меньше. Весна в Париже — сырая, холодная. На митингах проскальзывала усталость. Ничего не получалось. Раз правительству не удалось заставить хозяев сдаться, что ж тогда…
Но у кого был успех, так это у Аристида Бриана, министра юстиции, когда он в палате отвечал «Аксьон франсез» по делу Сабрана.
Вечером 13 апреля, когда рабочие расходились после митинга, по улице Каве проехал автомобиль, налетел на забастовщиков, раздалось несколько выстрелов, но никто не был ранен. Газеты утверждали, что это шайка Бонно. Но, по правде сказать, это было простое предположение: все забастовщики сходились на том, что это опять нападение вроде того, которое в марте стоило жизни Бедому. Факт тот, что впоследствии — во время процесса шайки — об этом инциденте никогда не упоминалось. У Сюртэ, очевидно, не было сомнений, что за автомобилисты проехали по улице Каве.
