Охота на лисиц, саботаж, проповедуемые анархо-синдикалистами, «мамзель Кусака» и «гражданин Браунинг», как говорил Гюстав Эрве, не пользовались популярностью среди «маленьких людей». В Туре радикалы высказались против этих методов, а в палате, 2 декабря, гражданин Гекьер, депутат-социалист, разгромил эти методы среди взволнованного, вплоть до самых правых скамей, собрания. Компер-Морель поддержал Гекьера, за что на съезде в Лионе они подверглись резким нападкам. Они оба защищались, приводя те же доводы, что и в парламенте. Забастовка, сказал один из них, обоюдоострое оружие, которое чаще ранит забастовщиков, чем хозяина.
К этому времени шофёры такси держались против консорциума уже девяносто дней.
«Надо вырвать анархистскую занозу, — говорил с трибуны гражданин Гекьер. — Я уже говорил о том, что насилие не должно вырастать в систему. Я уже говорил о презрении, которое во мне вызывают кованый сапог и бронированный кулак. Я говорил об этом в палате, и я повторяю это здесь. Я питаю к культу забастовки такую ненависть, что я не нахожу достаточно сильных слов, чтобы её выразить!»
Это вызвало шум. Но были и такие, которые говорили, что вот ругают фараонов, избивающих людей в комиссариатах, а что делают забастовщики со штрейкбрехерами? Разве не лучше действовать уговорами?
Компер-Морель с большой силой защищал свою речь от 2 декабря и просил съезд, разоблачая предпринятые против Гекьера и его самого манёвры, вынести резолюцию против саботажа и охоты на лисиц. Найдётся ли у съезда смелость защитить позицию социалистов? Во всяком случае, он аплодировал Компер-Морелю. Но тут выступил Жорес. Его чарующий голос прозвучал над собранием, и казалось, что климат изменился. Он не защищал индивидуальных выступлений, методов Эрве. Но он указывал делегатам на опасность резолюции, поддерживающей Компер-Мореля. Это значило бы, что партия социалистов объявляет войну профсоюзам, разрыв с рабочими массами. На следующий день съезд, 2558 голосами против 18, отпустил Гекьеру и Компер-Морелю их грехи, но отказался поддержать их.
Ответа на лионский съезд пришлось ждать недолго.
Через день, около восьми с половиной часов вечера, в гараже Ваграм, между стоявшими там машинами раздался слабый взрыв, и машина номер 717-Ж-6 загорелась. Пожар потушили, но такси внутри всё выгорело. Около десяти часов то же самое произошло в машине 542-Ж-6. Потом около двух часов утра наступила очередь номеров 51-Ж-6 и 562-Ж-6. Тогда обыскали все машины и в одной нашли невзорвавшийся снаряд.
Такого же рода взрывы произошли в тот же вечер в гаражах Шаронн, «Всеобщей компании» и на площади Коланж в гараже «А», «Французской компании». Всего десять взрывов. На следующий день во всех газетах эти случаи описывались под такими же жирными заголовками, как дело Бонно. Анархистское покушение против консорциума такси. Несомненно, дело рук забастовщиков. Хотели поджечь гаражи. К счастью, бедствие предотвратили.
Все машины, в которых были найдены снаряды, были машинами штрейкбрехеров. Отказ Жореса выразить порицание охоте на лисиц (всего за два дня до этих инцидентов) был с возмущением отмечен.
Между тем начальник бригады, ведущей розыск, господин Кур, сделал следующее заявление: «Взрывчатые снаряды не представляли собой никакой опасности. Они могли лишь поджечь те машины, в которые они были помещены. Состав их обнаруживает познания в химии. С тех пор как приступили к работе, каждый день нанимают новых шофёров, и возможно, что виновные находятся среди них».
Странное заявление! Консорциум выразил протест. Он вполне уверен во всём своём персонале. Даже в шофёре, укравшем жемчуга мадам Лопес? Как бы то ни было, этот мосье Кур странно относится к своим обязанностям, приводя аргументы в пользу забастовщиков. Жозеф Кенель встретился с Вильямсом, и на следующий день «Пти репюбликен» давала полное разъяснение по этому делу.
Следствие показало, что снаряды были положены в машины таинственными седоками. Какой-то русский упорно нанимал машины «Всеобщей компании». И к тому же один шофёр-забастовщик уже два дня как исчез из дому, в Леваллуа. Чтобы не мешать следствию — имя его умалчивали. Писали ещё «о человеке в сером пальто».
На следующий день директор компании «Авто-плас» в Леваллуа получил по почте предостережение: собираются поджечь склад с горючим. Улица дез Ар и улица Марголен были немедленно оцеплены полицией, всех прохожих обыскивали. Арестовали несколько личностей, у которых оказались не в порядке бумаги. «Пти репюбликен» из всех вчерашних предположений остановилась на одном: на пропавшем забастовщике. Только он мог быть автором покушений — ищите, кому преступление приносит выгоду.
В субботу, 24 февраля, Париж засыпал под звуки «Сиди Брагим» и «Лотарингского марша». Военные шествия имели большой успех.
XV
Башеро выпустили из тюрьмы в конце месяца. Ещё не залеченная голова болела. У него бывали головокружения. Доктор уверял, что это пустяки, — может быть, и действительно ничего серьёзного не было… Приговорённый по полицейскому протоколу, Башеро попал сначала в Сантэ, а потом в Френ 21. Почему его гоняли? Спрашивать не имело смысла. Но именно тогда у него были сильные боли в голове. Раненый великан стонал, как ребёнок.
Когда он оказался на улицах Парижа, 29 февраля, он первым долгом стал искать глазами такси. Такси бегали, но с карточками профсоюза, свидетельствующими о том, что шофёры платят ежедневный налог. Значит, забастовка продолжается. Куда идти? Как вернуться в гостиницу? Ему нечем заплатить за комнату. Вещи его остались там. Башеро не был женат, и у него не было никого, кто позаботился бы об оставшихся вещах.
Между тем он не был одинок: товарищи, биржа труда. Прямо туда идут те, которые выходят из тюрьмы. Меркюро именно это и говорил. Подполковник занимался организацией военных шествий. Правительство придавало большое значение этим прогулкам под музыку. Следовало вернуть армии престиж, подорванный антимилитаристами в заговоре с муниципальными властями. Зло проникло в самую армию (офицеры-масоны проповедовали солдатам неповиновение. Восхитительно!). Специально назначенные люди разрабатывали программу шествий и их проведение в жизнь. Меркюро это дело очень интересовало: каждую субботу у него было впечатление, что он устраивает праздник. Он объяснил Елене, что́ такое это нововведение — биржа труда: цитадель анархии, антипатриотизма, генеральный штаб саботажников. «Если б нам дали свободу действий, мы бы живо очистили это разбойничье логово!» Одна из идей Меркюро состояла вот в чём: каждую субботу войска с музыкой должны дефилировать по улице Шато-д’О 22 или по крайней мере по бульвару Мажента. «Надо, чтоб бандиты слышали наш барабанный бой! Нужно, чтобы патриоты привыкли к мысли, что враг находится именно здесь!»
В предыдущее воскресенье в Леваллуа, на углу улицы Жид и площади Валлье, в такси, управляемое двумя штрейкбрехерами, попал камень. Кругом было много народа, но шофёры вылезли из машины и набросились на двух рабочих, не имевших никакого отношения к происшедшему: это были гости со свадьбы, из трактира рядом, на улице Жид. Другие гости вмешались, и шофёры, чувствуя, что сила не на их стороне, бросились бежать, предварительно разрядив револьверы в толпу. Юноша девятнадцати лет, раненный в живот, упал на асфальт.
В понедельник во время митинга на бирже труда возмущение забастовщиков приняло угрожающие размеры: что ж это такое, теперь лисицам выдают оружие! С возмущением произносили имя директора общества, раздававшего револьверы в гараже. Кто-то требовал его адрес. Руководство профсоюза волновалось: жизнь становилась всё труднее для забастовщиков, возникали трения с работающими шофёрами, так как пришлось повысить каждодневное отчисление в фонд забастовщиков до шести франков, всё это могло вызвать бурную реакцию. Фиансетт огласил анонимные письма, угрожающие взорвать дом профсоюзов на улице Каве. Правда, предположения газет по поводу дела о бомбах в гаражах оказались одно за другим негодными. Все провокации проваливались. До сих пор. Но что-то будет завтра?
