Весь следующий день прошёл в переговорах канцелярии господина Стега, министра внутренних дел, с биржей труда и консорциумом. Правительство беспокоилось не меньше, чем гражданин Фиансетт. Хозяева слышать ничего не хотели, они были намерены снова организовать выезд машин. Существует свобода труда или нет?..
— В сущности, — объяснил Фиансетт забастовщикам, — число штрейкбрехеров совсем незначительно. Что мы потеряем, если позволим им выехать? Почти ничего. Лучше производить впечатление спокойной, сдержанной силы. — Эта точка зрения взяла верх.
Как только это стало известно в префектуре, она разрешила консорциуму, раз господа настаивают, проделать на следующее утро такую же демонстрацию. И 3-го числа утром 49 машин выехали на площадь Коланж, 55 из гаража на авеню Ваграм, штук 50 — на бульвар Шаронн. Но на этот раз рядом с шофёром сидел не второй водитель, а солдат муниципальной гвардии в форме, с винтовкой. Это было сделано по просьбе Жозефа Кенеля.
Это вызвало горячее возмущение забастовщиков. Но некоторые также говорили о том, что вот какой Фиансетт благоразумный: раз так, то стоит ли идти на бессмысленную смерть. Тем более что машины везде выехали под охраной кирасиров.
Башеро, лёжа в камере, бредил. Ему хотелось пить.
Пятого февраля, развернув газету, Виснер обрадовался. Телеграмма из Пекина извещала о том, что китайская императрица согласилась на основание китайской республики. В честь этого события фабрикант повёз Диану к Маргери, где они позавтракали с шампанским.
— Подумайте, дорогая моя, Китай… Огромная страна, самая отсталая в мире… и вот идеи восемьдесят девятого года проникают за китайскую стену. Императрица сама соглашается на республику!
Какие перспективы открываются перед миром! И в первую очередь — для демократической Франции. Сколько земель, ожидающих прогресса. Везде будет проведён телефон, телеграф, все завоевания цивилизации, борьба с сифилисом, опиумом (хотя это довольно трудно при англичанах), автомобили заберутся в самую глубь Гоби…
— Не горячитесь, мой друг, — сказала Диана, — у вас ещё нет заказов…
Пока что забастовка шла своим чередом, и ежедневные прогулочки дорого стоили. За солдат приходилось платить. В консорциуме волновались. Звонили в редакцию газет: поддайте жару! Отчего Вильямс приостановил кампанию, что это значит?
Господин Пико, комиссар района Сен-Мерри, уже собирался идти домой, сыграть в картишки, когда его предупредили, что его спрашивают двое каких-то мужчин. Что ещё там? Это шофёры Шардер и Бурдерей из компании «Авто-экипажи», разъезжавшие в тот день на машине 232-Ж-7. Машину наняла пара — мужчина и женщина. С виду порядочные люди. На Севастопольском бульваре близ улицы Обри-ле-Буше молодой человек на трёхколёсном велосипеде бросил в них бутылку с серной кислотой. Нет, он не попал в них.
Господин комиссар удивился. Откуда же они знают, что это серная кислота? Стекло было выбито. Чем, серной кислотой? Нет, бутылкой. И все четверо сидящие в машине были обрызганы.
— Как же так? — спросил господин комиссар.
О! В шофёров, понятно, почти ничего не попало, почти незаметно. Да и господину тоже почти не перепало. Но дама, дама! Даме досталось. Всё платье испорчено, вся правая сторона лица сожжена.
— Где эта дама? — спросил комиссар.
Этого, к сожалению, ему сказать не могли: как только такси остановилось, седоки, очень расстроенные, удалились, отказавшись дать свою фамилию и адрес. Понимаете, весьма хорошего общества люди. Не хотели быть замешанными в историю.
— Но всё-таки, — сказал комиссар, — если бы дама была сильно обожжена, ей пришлось бы отправиться в больницу, или хотя бы в аптеку, и потом для возмещения ущерба, по страховке…
Возможно, что они об этом не подумали. Или — может быть — замужняя женщина с любовником. Молодая, довольно красивая. Во всяком случае, была красивой — до серной кислоты.
Случай этот был во всех газетах, и хотя молодой человек с трёхколёсным велосипедом исчез, о нём говорили, как о яром синдикалисте.
По правде сказать, забастовка такси особенно отразилась на количестве несчастных случаев в Париже. Было несколько смертных случаев. Неопытные шофёры, нанятые консорциумом, были сущей бедой. Забастовщики пользовались этим как лишним доводом в свою пользу.
— И это, — говорил Виснер, — не совсем с их стороны справедливо, потому что они до некоторой степени за это отвечают.
Суббота, 10 февраля, была отмечена тремя событиями: в сенате, между Клемансо и Пуанкаре, произошла блестящая словесная дуэль, после которой председатель кабинета министров поставил на утверждение сената франко-немецкое соглашение, прошедшее большинством 212 голосов против 42.
Вечером состоялось первое военное шествие по Парижу под музыку 102-го пехотного полка. Оно должно было загладить в сердцах патриотов впечатление от голосования, имевшего место днём. Госпожа Лопес была в тот вечер в гостях и, так как машина её была в починке, возвращалась домой пешком часов в одиннадцать.
Она встретила кортеж, за которым шли возбуждённые молодые люди; они кричали: «Да здравствует Франция!» — и воздевали руки к небу. Госпожа Лопес всегда любила военных. Музыка показалась ей опьяняющей. Она пошла за солдатиками. Они увлекли её вместе с другими, как играющий на флейте музыкант увлекает за собой крыс. От парка Монсо они отправились на Монмартр, и госпожа Лопес очень удивилась, когда вдруг оказалась на бульваре Барбес. Тут какой-то субъект, рабочий, скорее всего иностранец, навлёк на себя гнев манифестантов тем, что не пожелал снять кепку, когда проносили знамя. Он тупо стоял на тротуаре, крепко натянув кепку на голову. Её сорвали, и толпа расправилась с бесстыдником. Анархист, может быть. Или социалист.
Как теперь вернуться в Нейи? Госпожа Лопес не привыкла ездить в метро, а с этой забастовкой… К счастью, как раз мимо проезжало такси. Госпожа Лопес села в такси.
Около полуночи она пришла пешком в довольно растрёпанных чувствах в комиссариат полиции при муниципалитете Нейи. В укромном уголке парка Нейи машина остановилась. Шофёр открыл дверцу, вырвал у госпожи Лопес сумочку с несколькими сотнями франков, часы с бриллиантами и жемчужное ожерелье, к счастью, не самое большое — она его редко носила, но всё-таки тысяч на пятьдесят.
В печать этот случай почти что не проник. Естественно, что госпоже Лопес, из-за графа д’Эвре, не хотелось, чтобы поднимали шум, но, кроме того, из консорциума позвонили по телефону во все редакции. Консорциум даже послал к госпоже Лопес своего представителя, весьма благовоспитанного человека, который предложил ей чек. Члены консорциума чувствовали себя ответственными за свой персонал, они надеялись, что этот неприятнейший случай скоро забудется. Госпожа Лопес нашла, что это очень красивый поступок со стороны консорциума. Граф д’Эвре, знакомый с Виснером, оценил этот жест.
Кстати, в воскресенье всем было не до того: полтораста тысяч рабочих шли за гробом солдата Аэрну — тело привезли из Африки, где, если верить социалистической прессе, его убили без всяких к тому оснований. Как бы то ни было, но в этот день в Париже ранили двадцать два полицейских. А также несколько человек манифестантов, но это совсем другое дело. Консорциум в докладе министру внутренних дел подчеркнул, что забастовщики всей массой пришли на похороны: вот что это за люди, а к ним ещё относятся с такой преступной снисходительностью. Считает ли правительство достаточным посылать патрули в Леваллуа — крепость шофёров — и изредка разгонять там собрания в кафе?
Между прочим, лавочники Леваллуа начинали жаловаться: почему им мешают свободно торговать? А как же насчёт свободы труда?
XIV
В субботу, 17 февраля, в Париже снова состоялось военное шествие, ещё более блестящее, чем первое, и лучше организованное. В Париже — слава богу! — есть не одни только антимилитаристы.
Съезд социалистической партии в Лионе открылся во вторник. Там обсуждался главным образом вопрос, выдвинутый забастовкой такси: анархистские насилия во время забастовок. Дискуссия эта была открыта ещё во времена движения железнодорожников. В самой партии были люди, не одобрявшие Бриана только для вида, но считавшие, что когда министр юстиции подавил движение железнодорожников, то он сделал только то, что всякий глава правительства обязан сделать в случае таких беспорядков.
