— Это все череда случайностей, господин рапортфюрер, — прохрипел я пересохшим горлом, — если бы я был предателем, то сбежал бы с остальными. Зачем мне возвращаться в лагерь?

— Да, — согласился фон Рейсс, — это единственная неувязка во всей истории. Скажи, зачем же ты вернулся?

— Потому что я ни при чем! — я постарался придать своему голосу убедительности. — И про побег я ничего не знаю. При налете меня контузило, и я потерял сознание. Когда очнулся, никого рядом с повозками и автомобилем уже не было. Одни лишь мертвецы. Я побрел к лагерю… остальное вы знаете.

— Складно излагаешь, — усмехнулся рапортфюрер, — и я бы тебе даже поверил, тем более, что за тебя просил штурмбаннфюрер Крюгер лично, но… я изучал теорию вероятности в университете Мюнхена, и скажу, что столько одновременных совпадений быть попросту не может. Они не укладываются ни в какие исключения. А посему, продолжим наши упражнения. Ганс, — обратился он к солдату, — подай-ка мне вон тот набор игл…

Страха не было. Боль — да, а страха — нет. Чего бояться? Смерти? Она эфемерна, и мы с ней никогда не встретимся лично. Разойдемся краями. Когда она придет, я уйду.

Оказалось, что мое тело все же имеет болевой порог. Едва фон Рейсс загнал мне первую иглу под ноготь, немыслимая прежде боль пронзила все мое существо. Я и не подозревал прежде, что наши нервные окончания способны на такое предательство.

Тьма накатывала и вновь отступала, я держался сколько мог, но после второй иглы не выдержал и отрубился.

Подозреваю, что меня пытались привести в чувство, но в этот раз простого купания в холодной воде оказалось недостаточно. Краем сознания я чувствовал извне попытки воздействия на мой организм, но в себя так не пришел. К счастью… потому как меня кинули на ночь в одиночный карцер.

Думаю, фон Рейсс в глубине души, несмотря на все свои предположения, не верил в то, что я знаю какие-то тайны, иначе поместил бы меня в более комфортное место. В карцере в феврале мало кто доживал до утра без печки и угля. Таким образом рапортфюрер попросту решил избавиться от меня.

Очнулся я посреди ночи от лютого холода. Все тело не просто болело, оно кричало от причиненных страданий, ныло и стонало.

Руки, спина, плечи, голова — не было места, которое осталось бы невредимым.

Но мне очень повезло, судя по ощущениям, все кости были целы. Фон Рейсс работал аккуратно, бил, но не калечил. До поры до времени. Пытки тоже разделяются на уровни. Пока я преодолел самый первый, даже, скорее, нулевой. Если доживу до утра, познаю следующий.

Я пошевелился… пытался сдержаться, но непроизвольно застонал.

— Братишка, живой? — послышался незнакомый мне голос.

— Пока не понимаю, — честно ответил я.

— Я видел, как тебя приволокли. Это камера смертников. В такую погоду ты не выживешь.

— Это мы еще посмотрим, — упрямо возразил я.

— Постарайся не спать. Ходи, прыгай, пляши, делай, что угодно, только не спи. Иначе замерзнешь и уже не очнешься. Если сможешь продержаться до утра, победишь.

Едва сдерживая повторный стон, я встал на ноги — могу ходить, цел и относительно здоров, — подошел к двери в камеру. Небольшое смотровое оконце было приоткрыто, я выглянул в него и при свете лампочки увидел, что прямо напротив меня точно в такое же оконце смотрит человек, которого я мгновенно узнал.

Яков Джугашвили. Пусть я и видел его лишь однажды, но спутать его с другим человеком точно бы не смог. Но что сын Вождя Народов делает в карцере? Ведь в прошлый раз мы мимолетно встретились в зоне «А», где условия содержания были вполне комфортными.

— Я тебя знаю, ты — сын Верховного. Почему ты здесь?

Он нахмурился. Я чувствовал, что упоминание имени отца доставляет ему неудобство. Еще секунда, и он уйдет вглубь камеры, а мне нужно было поговорить по душам с этим человеком и упускать такой редкий случай было глупо.

И все же он ответил:

— Мы знакомы?

— Лично нет, но ты мог видеть меня, — быстро заговорил я приглушенным голосом, надеясь, что кроме адресата меня никто не услышит, — вместе с унтер-офицером Ревером.

— Капо? — узнал Яков. — Я помню, видел вас обоих, но…

— Так было надо. Все не так, как кажется. Унтер уже мертв, а нам нужно поговорить!

Этот всплеск энергии дался мне с огромным трудом. Тело не выдерживало нагрузки, сбоило, меня то и дело пыталось бросить в бессознательное состояние, и лишь огромным усилием воли я еще держался.

Такой редкий шанс упустить я не мог. Судьба сама свела меня с человеком, о котором я думал все эти дни и на которого очень рассчитывал.

Но не зря же мы повстречались здесь и сейчас, и он был еще жив. Это знак судьбы, а я не привык разбрасываться подобными подарками.

Яков смотрел на меня с подозрением, и даже раны, видимые в свете лампы, не могли его убедить в правдивости моих слов. И все же он предложил:

— Я отвечу на твой вопрос. Вечером я повздорил с английским полковником, он слишком многое себе позволял в разговорах. Дал ему в морду, и за это меня бросили сюда. В воспитательных целях. Но при этом обеспечили печкой, углем и пледом, так что до утра я точно дотяну. Ты сказал, что хочешь поговорить? Так говори спокойно. Этой ночью в карцере мы одни. Никто не подслушает.

Очень хорошо, если это правда. Шептать было утомительно, но не врет ли Яков? Что, если его давно перевербовали? Нет, вряд ли. Но почему он так удачно оказался в карцере именно в этот момент?

Верить или нет?

По слухам, в «прошлой жизни» Яков бросился на колючку под током, услышав заявление Сталина по радио, в котором он обещал лютую смерть всем предателям, давшим фашистам взять себя в плен. Конечно, трансляцию специально включили в нужный момент для особо важного заключенного, но вот его реакция вряд ли порадовала эсэсовских кукловодов. Неизвестно, так ли все случилось на самом деле или же вся история была выдумана для протокола, а умер он совершенно иначе.

Но я привык доверять собственным ощущениям.

Нет, не мог этот человек быть предателем.

И теперь мне требовалось убедить его, что и я не отношусь к их числу.

Подумав мгновение, я начал:

— Я не провокатор и не агент СС. Моя история гораздо сложнее и запутаннее, и поверить в нее будет непросто. И все же, я попробую рассказать. Если я не доживу до утра, то хотя бы один человек будет ее знать. Для начала представлюсь. Зовут меня Дмитрий Буров, еще недавно я был простым рабочим на челябинском Танкограде, собирал танки для фронта, а нынче — действующий кавалер ордена «Красной Звезды», «Ордена Ленина», Герой Советского Союза и до недавнего времени обладатель именного пистолета «ТТ» с личной гравировкой товарища Берии. Возможно, имею и иные награды, о которых мне не известно, потому как уже долгое время не имел возможности контактировать с собственным начальством. Так же вероятно, что уже давно объявлен агентом Гитлера, британцев, американцев, японцев и врагом советского народа. А началось все вот так…

Рассказывал я долго, разумеется, опуская некоторые факты, а на других, наоборот, акцентируя внимание моего собеседника.

Потом устал и замолчал, собирая остатки сил. Яков, никак не комментировавший мой рассказ все это время, тоже молчал. Поверил или нет, я не понимал…

Холодно, как же холодно! Я дул за замерзшие ладони, не чувствуя пальцев. С ногами та же проблема. Если я отморожу пальцы окончательно, к утру они почернеют и начнут просто отламываться, как засохшие веточки. Я уже видел подобное, и не раз.

— Значит, женщины спасены? — после долгого ожидания услышал я голос Якова.

— Не могу этого гарантировать. Даже если крестьяне не предадут, на их след могут выйти эсэсовцы. Тот район будут проверять досконально… если повезет, уцелеют.

— Если повезет… — эхом откликнулся Джугашвили. — Что ты хочешь от меня, Дмитрий? Почему говоришь со мной столь откровенное?

— Нужно устроить массовый побег, — я впервые высказал вслух свою идею, казавшуюся безумной, нереалистичной… но смелость города берет. — Иначе все, кто сейчас находится в лагере, погибнут.