– Может, государыня подействует на нахала? – спросила она.

– Возможно, – согласился с ней Федот. – Кого-кого, а Безбородко она за такое не похвалит. Он к царице весьма близок…

– Советуете пожаловаться?

– Советую.

– Как это сделать, Федот Иванович? Научите меня! Вы бываете во дворце, вы знаете порядки…

– Нужен удобный случай. Лучше всего, пожалуй, сделать это в театре, – в раздумье сказал Шубин. – Напишите жалобу и храните ее при себе. А как представится случай, упадите к ногам царицы и, вручая бумагу, скажите: «Ваше императорское величество, я обижена вашим приближенным и не могу уведомить вас в другом месте по причине великой власти того человека, на коего написана сия жалоба».

Лиза Уранова, или Лизета, как называли ее в дворцовом театре, с помощью своего жениха составила жалобу на Безбородко. В жалобе говорилось о сводничестве со стороны двух директоров дворцового театра и прочих непотребных делах.

Случай вручить царице жалобу скоро представился. На сцене Эрмитажного театра шла опера «Федул с детьми». Уранова пела превосходно. Сама Екатерина, понимавшая толк в театральном искусстве, восхитилась игрой Лизеты и бросила ей букет цветов. Момент был подходящий. Уранова подняла букет, прижала его к своей груди, потом упала перед царицей на колени и, произнеся продиктованное Шубиным обращение, подала царице грамоту.

На другой же день оба директора Эрмитажного театра были уволены «за содействие к сближению Безбородко с бывшей воспитанницей театрального училища Урановой». О том, в каком тоне царица сделала выговор своему любимому царедворцу, история умалчивает. А Уранова на той же неделе стала Сандуновой.

Вскоре после этого эпизода, выступая на сцене, она уже с откровенной смелостью смотрела на Безбородко и при полном зале, обращаясь к нему, небрежно потряхивая кошельком, пела:

Шубины, присутствовавшие на этом спектакле, были в восторге от выступления певицы. Все зрители знали о похождениях Безбородко и с затаенным смехом наблюдали, как он делал вид, что его это не касается, и громко смеялся, тряся отвисшим подбородком. Глаза его, как всегда, светились блудливым огоньком, влажные губы лоснились.

Вера Филипповна слегка толкнула локтем мужа и, кивнув в сторону Безбородко, тихонько заметила:

– Вот он весь тут, как на ладони. Кстати, он ведь тебе заказал бюст?

– Такого плута зажмуря глаза можно вылепить. Натура распахнута чересчур, – шепнул ей в ответ Шубин.

В тот вечер Лизета выступала в Петербурге последний раз. Она навсегда уезжала с мужем от греха подальше в Москву.

Неудачное ухаживание привело Безбородко в бешенство. Потом он заскучал, запьянствовал и даже распустил свой гарем. Лизета, которая была ему нужна как игрушка, ускользнула из рук. Не помогли ни его щедрость, ни уловки сводней. С этой поры он стал искать себе развлечений в петербургских притонах. Одевался запросто, брал на расходы по сто рублей в карман и, посвистывая, уходил туда, где нравы были еще распущеннее и разврат по цене доступней. Иногда перед утром его, мертвецки пьяного, приводили в чувство, поливая холодной водой, и отвозили во дворец вершить государственные дела…

Однажды он в закрытой карете подкатил к дому Шубина.

– Федота Ивановича нет, они в мастерской, – подобострастно кланяясь, доложил дворник. – Позвать или прикажете вас туда проводить?..

– Проводи, – буркнул гость.

В мастерской сановник и скульптор-академик вежливо раскланялись. Безбородко поглядел вокруг, спросил:

– Ну-с, а когда будет готов мой бюст?

– Не беспокойтесь, ваше сиятельство, в свое время поспеет, – отвечал Шубин.

– Да нельзя ли трошки поскорей, полтысячи карбованцев за поспешность прибавлю, – сказал Безбородко, который, будучи родом из Глухова, любил ввернуть в свою речь родные ему слова.

– Не в этом дело, ваше сиятельство. Мастерство скульптора не есть ремесло сапожника. Бюсты персон не делаются на одну колодку и в одни сутки… Прошу прощения, что вас провели сюда, – извинился Шубин и предложил пройти в дом.

Федот Иванович снял с себя запачканный глиной и гипсом фартук и начал мыть руки. Безбородко, вздрагивая, сказал, что он заехал на минутку, только справиться о своем бюсте, и отказался пойти в дом.

Шубин подал стул. Безбородко сел, развалясь и закинув ногу на ногу.

– Мне бы, знаете… У меня есть хороший портрет, так с него и высекайте… – сказал он.

Двое подмастерьев прекратили работу и не сводили глаз с полупьяного обрюзгшего посетителя. Они изучали его лицо – не раз слышали они от своего учителя, что уметь вникать в натуру, подмечать все тонкости и свойства характера – одно из необходимых условий успеха художника.

– Простите, ваше сиятельство, но к портретам художников я недоверчив, – предупредительно заговорил Шубин. – Я работаю по собственному усмотрению: или леплю с натуры, или зарисовываю сначала натуру, или же, вполне запечатлев физиономию персоны и зная насквозь его душу, леплю, руководствуясь своим смыслом. Вас я очень хорошо знаю, но, простите, не могу же в таком виде изобразить, в каком вы сегодня изволили меня посетить. Вам нужно отдохнуть и телом и духом…

Шубин снова надел на себя фартук и, присев на уголок обширного верстака, украдкой взглянул на Безбородко. Тот лениво потянулся и зевнул. Затем скульптор продолжил начатый разговор.

– Вас я изображу в мраморе с тем выражением лица, какое я однажды уловил…

– Когда именно? – спросил Безбородко и чуть-чуть оживился.

– Я прекрасно запомнил вас в момент выступления актрисы Урановой в театре Эрмитажа. Помните?.. Мне кажется, вы тогда были довольны и счастливы, – слукавил скульптор и улыбнулся.

Пьяный Безбородко не понял насмешки, но затронутый упоминанием фамилии актрисы, не мог усидеть на месте. Он поднялся и, прощаясь с Шубиным, сказал:

– Вы мастер своего дела, и не мне учить вас. Сделайте так, чтобы в фигуре моей чувствовался и государственный муж и… человек!

Работа над бюстом Безбородко была быстро закончена. Каждый, кто близко знал сановника и видел бюст шубинского мастерства, говорил, что между оригиналом и замечательно обработанным куском мрамора разница лишь в том, что шубинский Безбородко не может подписывать бумаг и ходить в непристойные места.

За бюстом к Шубину любимец Екатерины послал нарочного. Шубин, завернув в скатерть мраморный бюст, поехал вместе с нарочным. Скульптору было интересно знать мнение о своей работе самого Александра Андреевича Безбородко. Как никак, Безбородко умел разбираться в искусствах.

Богатый дом Безбородко находился на Ново-Исаакиевской улице и славился частыми пирами. Шубин ни разу не бывал здесь на пышных пирах, но он много слышал о богатой картинной галерее Безбородко, и ему хотелось посмотреть ее.

Пока хозяин не вернулся из дворца, Шубин, сопровождаемый Иваном Андреевичем, братом Безбородко, смотрел салоны. В залах были собраны римские вазы из мрамора, изящнейший, изумительного мастерства китайский фарфор, ценнейшие французские гобелены, мебель, когда-то служившая украшением королевских дворцов. Здесь было свыше трехсот картин, принадлежавших последнему польскому королю и герцогу Орлеанскому. Бегло осмотрев картины и мебель, Шубин с большим увлечением стал осматривать бронзовые статуи работы знаменитого Гудона. Тут же стоял «Амур» работы Фальконе.

– Как вам нравится наш домашний музей? – спросил Шубина Иван Андреевич.

– Превосходен! – отозвался Федот Иванович. – Вот я хожу, гляжу и думаю… Что я думаю?.. Богаты сановники у нашей царицы, если находят средства приобретать мировые произведения искусства… А второе я думаю – приятно было бы, если бы моя работа оказалась в соседстве с произведениями Фалькоке и Гудона…