— Ты стал реже проверять периметр, — она сказала без предисловий, как констатирует факт. — Раньше обходил лагерь каждый час.

Я провёл пальцем по краю «Императрицы», ощущая шероховатость позолоты.

— Раньше я слышал шаги за каждой скалой. Шорох каждой мыши казался когтями стражников Тьмы.

Пламя отразилось в её зрачках, когда она повернулась.

— А сейчас?

— Сейчас я слышу, как Филгарт ворочается во сне. Как у Никласа хрустит плечо при повороте. — Я кивнул на палатку, откуда доносилось тяжёлое сопение. — Он спит на правом боку, всегда.

Дэфа протянула руки к огню, будто пытаясь поймать тепло. Шрамы на её костяшках побелели от напряжения.

— Значит, доверяешь нам.

Это не было вопросом.

Филгарт высунулся из-под брезента, спутав рыжие волосы в сплошной колтун.

— О, ночные исповеди! Можно присоединиться?

— Спи, клоун, — буркнула Дэфа, но подвинулась, давая место у костра.

Он плюхнулся на землю, доставая из кармана горсть изюма.

— Значит, наш предводитель мучается угрызениями? Скучно. Я думал, будем обсуждать, как Шеон сегодня пытался приручить суслика.

Мы молча смотрели, как он перебрасывает изюминки в рот. Постепенно смех угас.

— Раньше ты убил бы его, — Филгарт указал на меня подбородком. — За то, что усомнился в твоём решении.

Дэфа напряглась, но я поднял руку.

— Правда.

Огонь потрескивал, выжигая неловкость. Где-то в степи завыл шакал — одинокий, протяжный звук.

Луна поднялась выше, отбрасывая серебристый свет на спящий лагерь. Дэфа дремала, прислонившись к колёсу, Миали исчезла в тенях, Филгарт закутался в плащ, бормоча во сне о «золотом арбалете».

Я перебирал карты, ощущая их текстуру:

«Императрица» — шероховатость позолоты, напоминающая кору дерева.

«Солнце» — гладкая, как отполированный янтарь.

«Луна» — холодная, с едва уловимыми впадинами, словно кратеры.

Раньше они жгли кожу. Теперь же тепло было ровным, успокаивающим — как рука друга на плече.

«Ты собираешь нас, как мозаику», — шептали карты. — «Но что увидишь, когда картина сложится?»

Внезапно осознание ударило, как удар хлыста: я не боялся ответа.

Утром, когда первые лучи солнца растопили иней на траве, я нашёл Шеона у ручья. Он сидел, скрестив ноги, и что-то бормотал, протягивая руку к водомерке.

— … и тогда ты говоришь ей: «Дорогая, это не клоп, это твой новый друг!»

— Шеон.

Он дёрнулся, едва не свалившись в воду.

— Господин! Вы как кот подкрадываетесь!

Я сел рядом, сняв сапоги. Вода леденяще холодная, зато живая.

— Помнишь, как ты украл мои карты в первую неделю?

Он заёрзал, сдувая травинку с колена.

— Э-э, я же вернул!

— Ты положил в колоду высушенную жабу.

Его смех прозвенел, спугнув цаплю.

— Она же классно подходила к «Смерти»!

Я достал колоду, вытащив «Луну».

— Хочешь подержать?

Он отпрянул, будто я предложил змею.

— Вы что, с ума сошли? Это ж ваша…

— Доверяю.

Его пальцы дрожали, когда он взял карту. «Луна» засветилась мягким серебром, но не обожгла.

— Ого, — он повертел карту, зачарованно наблюдая, как свет играет на пергаменте. — А она всегда такая… тёплая?

Я смотрел, как он смеётся, тыча пальцем в изображение, и понимал — это и есть исцеление. Не магия карт, а просто момент.

Когда колёса вновь заскрипели, везя нас к новому горизонту, Дэфа протянула мне кусок бересты.

— Для твоей коллекции.

На грубой коре углём было нарисовано солнце с человеческим лицом.

— Шеон? — угадал я.

— Он пытался всю ночь. — Она скривила губы, пытаясь скрыть улыбку. — Говорит, это ты.

Я прикрепил бересту к облучку рядом с венком из чертополоха. Колода в кармане мягко гудела, словно смеялась.

Прошлое всё ещё жило во мне — раны, кошмары, пепел сожжённых деревень. Но теперь, глядя на спящего Шеона, слушая перебранку Никласа с Филгартом, я знал:

Мы не осколки. Мы — витражи, сложенные в странный, но цельный узор.

А свет, льющийся сквозь нас, был важнее всех карт мира.

Утром мы наткнулись на разбитый караван. Телега лежала на боку, товары раскиданы, но следов борьбы не было — просто небрежность погонщика.

— Эй, бесплатная провизия! — Шеон уже нырнул в развалины, доставая бочонок с солёной рыбой.

Раньше я бы прикрикнул, заставив бросить добычу. Теперь же наблюдал, как Пит проверяет колёса на предмет поломок, а Миали осторожно ощупывает тени разбитых ящиков.

— Брать только то, что нужно, — сказал я спокойно. — Остальное оставить на видном месте.

Шеон замер с бочонком в руках, удивлённо моргнув:

— Вы… это серьёзно?

Филгарт рассмеялся, перекидывая мешок муки на плечо:

— Наш вождь стал благородным рыцарем! Скоро начнёт целовать руки дамам.

Но в его глазах, обычно насмешливых, я увидел одобрение.

После полудня я нашёл Миали у ручья. Она сидела на камне, босые ноги в воде, а тени рисовали на песке странные узоры.

— Они стали спокойнее, — кивнул я на её вечных спутников.

— Потому что ты стал спокойнее, — она не обернулась. — Мы ведь часть тебя, помнишь?

Я присел рядом, сняв сапоги. Вода оказалась ледяной, зато живой.

— Раньше я думал, что вы все пришли ко мне случайно. Как осколки.

— А сейчас?

— Сейчас понимаю — это я пришёл к вам.

Её тени потянулись к моим ступням, касаясь воды. Отражение дрогнуло, показав на миг не моё лицо, а то самое — из кошмаров, искажённое яростью. Но теперь я не отпрянул.

— Прошлое не уходит, — прошептала Миали. — Оно просто становится… тише.

К вечеру мы выехали на холмистую равнину. Бескрайние просторы, волны травы, редкие деревья, словно расставленные великанами-художниками. Шеон пытался научиться свистеть на травинке, Пит дремал, прикрыв лицо шляпой, а Дэфа… Дэфа плела венок из колючек и полевых цветов.

— Для тебя, — она неловко сунула мне сплетение ромашек и чертополоха. — Чтобы помнил — красота и боль всегда вместе.

Я повязал венок на рукоять кинжала. Неожиданно лёгкий жест, который старый я бы счёл слабостью.

Когда солнце коснулось горизонта, окрасив степь в пурпур, я вдруг осознал: я не ищу больше врагов на горизонте. Не считаю каждый шаг как потенциальную западню. Просто еду, чувствуя ветер в волосах и смех Шеона за спиной.

У костра той ночью Филгарт заиграл на найденной дудочке. Миали танцевала с тенями, их движения плавные, почти грациозные. Даже Никлас улыбался, чистя упряжь.

Я смотрел на них и понимал — я больше не «оно». Не монстр, не путник во тьме.

Просто человек.

С трещинами, шрамами, украденными воспоминаниями. Но человек.

А колода в моём кармане тихо звенела, словно подпевая дудочке Филгарта. Больше не цепи. Просто… музыка дороги.

Рассвет застал нас у подножия мрачного ущелья, где скалы вздымались, словно стиснутые чёрными облаками. Воздух был тяжёлым, пропитанным запахом серы, а земля под ногами — потрескавшейся, будто отвердевшая боль. Никлас остановил колесницу, бросив взгляд на небо:

— Дальше пешком. Кони не пройдут.

Шеон спрыгнул с облучка, тут же подняв камень и швырнув его в расщелину.

— Эй, эхо! Сколько нам идти?

Ответом стала тишина.

Дэфа провела пальцем по лезвию косы, счищая налёт ржавчины.

— Здесь что-то не так. Даже ветра нет.

Я достал колоду. «Солнце» лежало поверх остальных карт, её золотые края мерцали тревожным светом.

— Ждём рассвета, — сказал я, хотя солнце уже должно было подняться.

И тогда он появился.

Первые лучи пробились сквозь облака, ударив в центр ущелья. Свет сконцентрировался, сформировав человеческую фигуру. Когда сияние рассеялось, перед нами стоял парень лет двадцати, с волосами цвета спелой пшеницы и глазами, напоминающими летнее небо. На его груди висел медальон в виде солнечного диска.

— Приветствую путников! — его голос звенел, как колокольчик. — Я Тайо. Кажется, вы меня ждали?

Филгарт взвёл арбалет, но я остановил его.