Он стоял передо мной: мы находились у самой толстой части грот-мачты. Теперь я мог не только слышать, но и видеть доктора Баллантайна – он стоял неподалеку, светлый и спокойный, как храм в воскресный день.

– Осторожно, Джим. Спокойно. – Он впервые назвал меня по имени. Все лица вокруг были повернуты к нам, а я наблюдал за выражением лица Молтби. Легко было понять, что этот человек очень умен: эти круглые глаза умели вбирать знания, за этим широким лбом скрывался хорошо оснащенный мозг. И, кроме того, мне было видно, что его не интересует ни один человек в мире, кроме него самого. Значение для него имело лишь то, во что он сам верил и чего сам хотел.

Он шагнул ближе, просто глядя на меня. Неожиданно он сделал выпад и сразу же – второй. Оба я парировал, но моя защита походила на то, как бык скребет копытом землю. Люди вокруг охнули – то ли от восхищения Молтби, то ли от презрения ко мне.

За моей спиной раздался другой голос:

– Отлично! Вы его одолеете. Ваша смелость победит в этом бою.

Сердце у меня запрыгало от радости: это капитан Рид! В тот момент я готов был ради него в одиночку вступить в бой с полчищами врагов.

Молтби снова бросился на меня. На этот раз, более уверенный в себе, я увернулся, и его сабля прошла мимо, но теперь я уже не вел себя как девица, убегающая от гуся. Я повернулся к нему лицом и увидел его глаза. Он считал, что я у него в руках.

Однако он ошибался. Я слыхал, что древние верили: возмездие приходит с небес. Так оно в тот момент и случилось. Что-то свалилось на Молтби сверху… нет, не свалилось – что-то поразило его, низойдя с небес. Это был небольшой железный шар, какие использовались для единственной на борту «Испаньолы» пушки. Он попал точно в макушку Молтби. Как я понял, ядро было брошено сверху Луи, с обычной для этого мальчика меткостью.

Как ярко я помню мысль, мелькнувшую в тот момент в моей голове! Молтби замер, и цвет его глаз изменился. Шар сразу же убил его. Но как сможет двенадцатилетний мальчик жить в мире, зная, что он убил человека, пусть даже ради того, чтобы спасти жизнь собственной матери? Я видел слишком много смертей и знал, что нас, смертных, следует всячески оберегать и поддерживать всюду, где только возможно.

Я ведь и сам отнял жизнь у человека – на этом самом корабле – жизнь Израэля Хендса: он упал здесь, на этом самом месте, где пошатнулся теперь Молтби. И хотя я тогда защищал свою собственную жизнь, меня до сих пор преследовала память об этом деянии. Поэтому я знаю, что отнять жизнь у человека – самое тяжкое деяние на свете, нечто такое, от чего – как бы и что бы ни говорил себе такой человек, укрываясь в глубочайших складках ночной тьмы, – он никогда не находит облегчения.

Вот почему в тот момент я пронзил Молтби шпагой за полсекунды до того, как он упал, хотя я знал, что он уже мертв. Все, кто был там в тот день, всегда будут верить, что это я его убил.

ЭПилог

Ложе из роз?

Спокойствие обладает свойством, которое не забывается, если мы хоть раз испытали его прикосновение. Я воспринимаю его как ощущение, какое дает прикосновение вязаной шерсти к коже человека – мягкое, защищающее, несущее тепло. Таково спокойствие, которое я ощущаю сегодня, в нашей округе, год и несколько недель спустя после тех страшных событий.

Когда, со смертью Молтби, конфликт угас, я увидел такое же спокойствие на лицах людей с черного брига – облегчение, радостное приятие безопасности. Им хватило достоинства не броситься в бегство, хватило благородства явиться и встать под командование капитана Рида. Он, в свою очередь, сделал жест, которым, как все они поняли, отпускал им вину, прощал соучастие в преступлении: он вскрыл неприкосновенный запас и приказал подать еду и питье.

Перед тем как это произошло, мое состояние походило на состояние человека, разбитого параличом. Я выпустил из руки шпагу, и она, покачиваясь, так и осталась в теле Молтби. Все присутствовавшие словно издали одновременный вздох, и больше я ничего не слышал. Подняв голову и оглядев окружавших меня людей, я увидел глаза доктора Баллантайна, капитана Рида, Долговязого Джона Сильвера; увидел матросов, собранных для нападения на нас, и тех, кто стоял за нас, и, наконец, увидел Грейс и, рядом с ней, моего дорогого дядюшку Амброуза. Все они глядели на меня, а я – на них, и в словах нам не было нужды.

Стоявшие вокруг стали расступаться – сквозь толпу пробирался Луи, который бросился ко мне и прижался, обхватив меня руками вокруг пояса. Все, что я был способен сделать, это протянуть руку и погладить его по волосам, потрепать по плечам. Подошла его мать, но он все прижимался ко мне, а я увидел, что доктор Баллантайн улыбается, и понял, что не сделал ничего дурного. Руки у меня тряслись.

Капитан Рид расхаживал по палубе, все проверяя, но никого не торопя. Странно было видеть матросов, недавно рубившихся друг с другом, легко, хоть и мрачновато, вступавших в общение, вместе евших пищу из судовых запасов и пивших ром (хотя, по понятным причинам, совсем малыми порциями), выданный капитаном «Испаньолы».

Только один человек был занят сверх головы – доктор Баллантайн. Засучив рукава, он переходил от убитого к убитому, удостоверяя смерть. Полагаю, он знал, что капитан Рид потребует от него полного отчета в надлежащей по закону форме. Когда он закончил осматривать тело Молтби, он бросил на меня проницательный взгляд. Доктор понял истинную причину смерти Молтби и, подозреваю, догадался о том, что произошло; однако он никогда не обсуждал этого со мной.

Когда Луи отпустил меня, после того как я пообещал ему, что мы с ним будем разговаривать бесконечно долго, сбоку ко мне подошел со своей кривой ухмылкой Джон Сильвер.

– Джим, сынок! Ты его угробил, этого подонка!

Он произнес это так, словно поздравлял меня, но я смутился – ведь я не мог принять его поздравление. А тепло его обаяния снова завладевало моей душой. Но затем показался и совсем другой Джон Сильвер: понизив голос, он спросил:

– Джим, сынок, а как ты думаешь, кому тот бриг отойдет? Он – лакомый кусочек, ну, правда, не так уж мне по вкусу, но я хочу сказать, выбора-то у меня нет, а он всетки лакомый кусочек, как я и сказал.

Я прямо-таки услышал, как он торгуется.

Поздравлений от капитана Рида я не получил. Он пригласил моего дядюшку и меня – поговорить как с фрахтователями «Испаньолы». Капитан тоже желал заключить сделку. Он сказал:

– Хоть я и хожу в море с двенадцати лет, такого плавания у меня никогда еще не было. Однако, джентльмены, может оказаться вероятным – путем переговоров – избежать необходимости утомительного расследования. Не обсудить ли нам все, скажем, через несколько дней? Когда дела примут благоприятный оборот и мы будем уже на пути к дому?

Мы с дядюшкой Амброузом согласились с величайшей охотой. Мы ушли от капитана, и дядюшка воскликнул:

– Клянусь Юпитером, Джим – ну, что теперь?! Ты стал настоящим героем!

– Нет, дядя. Стольким еще предстоит заняться. И я до сих пор не знаю, что породило все эти тайны.

– Зато я знаю! – вскричал он.

Естественно, ведь дядюшке повезло провести с Грейс гораздо больше времени, чем мне.

– И что же вам известно, дядя?

– Джим, даме всегда легче откровенно говорить с адвокатом.

– Тогда можете ли вы сказать мне, как это она… Как это такой человек… Тейт… – У меня вырвался вопрос, больше всего меня терзавший. – Дядюшка, вот что не дает мне покоя! Я не могу в это поверить! Что у нее – ребенок от него?! Боже мой!

Он положил руку мне на плечо.

– Да нет, Джим. Все совсем не так. Это все гораздо проще и человечней. Пусть тут все поостынет, и через пару дней я расскажу тебе то, что сам слышал.

Когда, со временем, он мне об этом поведал, мои сомнения утихли.

Сейчас я передам вам рассказ моего дядюшки, то есть то, что поведала ему Грейс Ричардсон. Этот рассказ дал ответ не на все мои вопросы. Например, ни мне, ни дядюшке до сих пор неизвестно, откуда Грейс узнала, что Тейт еще жив. Или – как она услышала об этом за год до того, как явилась ко мне. Или, наконец, как она меня разыскала. Придется мне жить, так и не найдя ответа на эти вопросы.