Часто, в течение тщательно оберегаемых месяцев беременности, она задавалась вопросом об этом мужчине, кем он был, насколько его талант отличался от ее таланта.

Мириам мало что знала о генетике, как и о любой другой науке. Научный подход всегда пугал ее, и она боялась исследовать его Но она знала, что в народных преданиях о том, что пси – характерная черта ее народа, нет никакой правды. Она знала лишь о нескольких случаях за пределами своей семьи, хотя в ее семье это, по-видимому, было свойством, часто повторявшимся на протяжении многих поколений. Отец советовал ей быть осторожной при выборе мужа и умолял не бежать из Гетто.

Вот уже три дня, с тех пор как медсестра на мгновение оставила кабинет в конце коридора незапертым и без охраны, Мириам знала, что ей не нужно беспокоиться об успехе или неудаче этого ужасного эксперимента. Из сознания медсестры она почерпнула важные факты о действии красной капсулы. Это знание, несмотря на всю его безрадостность, было тем, что она могла лелеять, прижимая к своей полной груди, потому что она никогда бы не взяла на руки это дитя кошмара.

Слезы наполнили ее глаза, просачиваясь капельками между закрытыми веками. Слезы одиночества. Слезы невыносимой печали и жалости к своему народу, к своей юности и своему юному телу, к тому, что никто не почувствует его тепла, к противоестественному ребенку, который извивается и ворочается, но так никогда и не заплачет.

В последнем отчаянном стремлении, в последнем порыве, прежде чем сгустится тьма, Мириам позволила своему разуму вырваться за пределы белой комнаты, за пределы мраморного великолепия Центра. Она позволила своим мыслям улететь вместе с мягким ветерком раннего летнего вечера.

Как красиво было здесь, в городе, среди научных зданий, образовывавших яркие островки света вокруг минаретов и сводчатых куполов Правительственной Площади.

Даже эти внушительные здания были прекрасны в фиолетовых сумерках. Их окна были похожи на рассыпанные изумруды света.

Как может быть так много красоты без сострадания? Так много знаний без понимания? Так много человеческого гения без человечности?

И какое буйство мыслей витало в мягком воздухе вокруг научных центров! Какой диссонанс! Какое нагромождение теорий, каждая из которых взращивалась в своих собственных стенах ревностными Сарами.

Здесь были Химический и Физический Факультеты. Здесь была Астрономическая башня со стеклянными стенами! Здесь был Институт Психологии со всеми его многочисленными бюро. И новый Корпус Электроники, алебастрово-белый даже в сумерках.

Все они были там, раскинувшись в величественном великолепии вдоль главных проспектов и парка, над которым поднимался легкий туман.

Насколько нетерпимыми были мысли, которые они излучали! Насколько уверенными!

Электроник заявлял:

– Совершенно очевидно, что ответ на вопрос о пси кроется в электрических токах мозга. Наш новейший электроэнцефалограф продемонстрировал…

Химик утверждал:

– Решение пси-проблемы неизбежно будет найдено в химическом равновесии клеток…

Парапсихолог сообщал:

– Мы должны продолжать игнорировать тех, кто настаивает на приписывании физических свойств нефизическим характеристикам…

И за этим ученым гомоном Мириам слышала тихий шепот своих соплеменников, голодающих в Гетто или скрывающихся по всему городу, замаскированных, скрытных, настороженных.

Ее мысли вернулись к Правительственной Площади, и она сжалась, как сжималась всю свою юную жизнь. Соматика была невыносимой. Ненависть и страх, слепые предрассудки, ревность, коварство, непрекращающиеся интриги и заговоры, натравливающие Сар на Сар, использующие достижения каждой науки, разделяющие и властвующие.

Нет, ничего не осталось. Ни надежд, ни обещаний. Это был конец времен. Это была ночь всего мира.

Снова уходя в себя, разум Мириам зацепился за обрывок мысли. Это была полуоформившаяся мысль, скорее попытка что-то нащупать, скорее вопрос, чем идея. Она была слабой, хрупкой, как призрак. Но она дошла до нее так же ясно, как звук серебряного колокольчика.

Пораженная, она замешкалась, прежде чем уйти окончательно, и увидела молодого Гено-Доктора в коридоре возле своей палаты. Он остановился у окна и уставился на мерцающие островки света вокруг Правительственной Площади.

И пока его взгляд угрюмо блуждал от Техники к Психологии и Химии, ко всем раскаленным добела изолированным центрам гениальности, у него возникла праздная фантазия.

– Не правда ли, было бы необычным зрелищем, если бы все эти яркие острова были соединены нитями света?

Однажды возникшее предположение разожгло тлеющий огонек мысли:

– Интересно, создадут ли пси эти нити света?

Затем молодой врач почти виновато отвернулся от окна, чтобы встретить Гено-Сара, идущего по коридору. Он сказал с четкой деловитостью:

– Я проверю 12-А на предмет родов.

– Молодец! Я поднимусь наверх и проверю персонал… – Гено-Сар потер руки и ушел, нервно повторяя: – Ответом должны быть две пси-характеристики – две пси…

– Может, и так, – тихо пробормотал молодой врач. – Может, и так…

«Роды», – подумала Мириам.

Жизнь внутри нее толкалась и билась. На мгновение боль утихла, и в этот момент она увидела с ослепительной ясностью, к которой так стремилась, что этот ее ребенок может принести новую надежду миру. Эта пси-способность могла бы стать ответом на многие вопросы человечества. Какое значение имело то, что он был зачат без любви и эмоций? Какое значение имело то, что ее использовали в качестве подопытной… если бы этот ребенок внутри нее смог выполнить обещанное?

Дрожащими губами Мириам выплюнула мягкую капсулу. Она смотрела, как та катится и подпрыгивает по гладкому кафельному полу к двери.

Боль вернулась, и ее огонь был теплым. На стене не было теней. Боль вернулась, и в ней были цель и обещание. С удивлением она осознала, что наука тоже живет в страхе, каждая наука живет в своем собственном Гетто. И если молодой доктор был прав, если пси…

Когда доктор вошел в палату, он наклонился и поднял красную капсулу. Его большой и указательный пальцы ощутили тепло и влагу, и он долго и задумчиво смотрел в темные, сияющие глаза Мириам.

Его пальцы дрожали, когда он заворачивал капсулу в бумажную салфетку и опускал ее в карман своего белого халата. Он взял карту, лежавшую в изножье кровати.

– Мириам… – его голос был не совсем ему подконтролен, и он начал снова, стараясь говорить непринужденно. – Мириам – странное имя. Что оно означает?

– Это старинная форма, – прошептала она, и ее глубокие темные глаза наполнились болью и изумлением. – Возможно, вам будет проще называть меня Мэри.