© Frank Riley. Bright Islands. “If”, June 1955

Когда оба Гено-Доктора ушли, Мириам достала красную капсулу из-под основания прикроватной лампы и просунула ее между пересохшими губами.

Разум велел ей быстрее проглотить капсулу, но вместо этого она держала ее под языком, против своей воли цепляясь за последние мгновения жизни.

Она знала, что проявляет слабость, что все еще ищет надежду там, где ее нет, и молилась древнему Богу Гетто, чтобы желатиновая оболочка поскорее растворилась.

Боль прервала молитву, распространяясь, как медленный пожар, из глубин ее юного тела, где беспокойно шевелился нежеланный ребенок Генетического Центра, так нетерпеливо желая появиться на свет.

Белые стены комнаты Центра то расплывались, то выходили из фокуса. Тени сливались в небольшие, неопределенные узоры. Огни мерцали там, где их не было, и темнота была такой густой, что сама по себе излучала сияние.

В самый разгар приступа боли Мириам прикусила нижнюю губу, пока плоть её не стала такой же белой, как и ее зубы. Она поборола искушение раскусить капсулу и покончить со всей болью и страхом.

Нет, она не пойдет этим путем. Она уйдет в момент ослепительной ясности, зная почему, наслаждаясь последней горько-сладкой секундой своего триумфа.

Неосознанным женственным жестом Мириам откинула со лба темные влажные волосы и вытерла пот с губ.

– Хорошенькая штучка, – так назвал ее один из агентов Гено-Службы, когда прошлой осенью ее арестовали в пригороде Варшавы, где она работала воспитательницей в детском саду после побега из Гетто.

– Она совсем не похожа на ей подобных, – сказал другой агент, взяв ее за подбородок и повернув ее лицо к свету своего фонарика. – Неудивительно, что она одурачила отряды «Психо» и «Химико». К счастью для нас!

– В чем дело, малышка? – снова заговорил первый агент. – Ты что, не знала, что мы придем? Я думал, что все люди типа тебя, должны быть телепатами… Или это не работает, когда вы спите?

Он откинул одеяло с ее дрожащего тела и присвистнул.

– Руки прочь! – резко предупредил Гено-Сержант. – Она для Центра!

Теперь капсула у нее под языком стала влажной и мягкой. Время летело быстро, как на крыльях. Скоро весь этот ужас закончится.

Но упрямая искра все еще горела, и Мириам позволила своим мыслям переместиться по длинному, ярко освещенному коридору в палату, где младший из двух Гено-Докторов переодевался в белый халат. Пожилой мужчина, на воротнике которого красовался золотой трилистник Гено-Сара, откинулся на спинку кресла.

– Она вот-вот должна родить, – весело сказал он.

– Да, сэр, – ответил молодой врач, в голосе которого прозвучала нотка почтения, подобающая человеку, ежедневно общающемуся с политической элитой.

– Что вы о ней думаете?

– Что ж, сэр, честно говоря, я был удивлен, – молодой врач вывернул мускулистые руки, пытаясь застегнуть на спине пуговицы халата. Он совсем недавно приехал из Генетического Санатория на Черном море, и его лицо загорело до коричневы. – Читая еженедельные отчеты ваших сотрудников, я не знал, что она такая… такая молодая…

Мириам затрепетала от надежды, которую она не смела признать, но та была подавлена рокочущим голосом Гено-Сара.

– Не только одна из самых молодых, но и одна из самых лучших образцов, с которыми нам приходилось работать в Центре! Вы видели ее пси-рейтинг?

– Да, сэр. Семьдесят два и четыре десятых, не так ли?

– Семьдесят два и шесть десятых! Абсолютно феноменально! Самая близкая к чистокровному телепату из всех, кого когда-либо находили наши агенты! Эта ночь может стать важной ночью для Центра, мой мальчик… Важной ночью!

Молодой врач потряс головой, чтобы прогнать навязчивый образ трагического, прекрасного лица на закапанной слезами подушке. Мириам была поражена, увидев этот образ в его сознании, и ее пульс снова участился.

Тщательно выверенным профессиональным тоном молодой врач спросил:

– Каков был у нее рейтинг после оплодотворения? Был ли эмоциональный шок?..

– Вовсе нет! О, естественно, она отказалась от участия в тестах, но пентатол и перекрестные отклики дали нам правдивую картину!

– А сперматозоиды?

– Лучшее, что мы смогли получить! Охлажденный около тридцати лет назад образец, с тестом в сорок семь и восемь десятых.

Гено-Сар сделал паузу, и молодой врач почувствовал, что здесь уместно дать комментарий:

– Это, безусловно, может стать важной ночью для Центра!

Гено-Сар размашистым жестом щелкнул зажигалкой.

– Все научные круги активно занимаются пси – с тех пор, как в последней директиве Политбюро этому вопросу был присвоен приоритет номер один. Вы бы слышали, что говорилось сегодня днем на заседании Сар-Бюро! Математики посмеялись над Генетикой… сказали нам заниматься белыми мышами!

Молодой врач издал вежливый неодобрительный возглас.

– Этим глупым математикам не мешало бы изучить наследие своих предков, – продолжал Гено-Сар, распаляясь. – Вспомните Лейбница, проявившего свои таланты в 14 лет, Галуа, ставшего гением еще до того, как ему исполнился 21 год!

К Гено-Сару вернулось самообладание, и он подмигнул.

– Конечно, я не сказал этого на встрече – Шеф бюро очень неравнодушен к математикам – но я напомнил им, причем самым многозначительным образом, об известных данных о наследуемых сенсорных различиях между людьми. И надо было видеть, как они скривились! Особенно когда я перешёл к исследованиям чувства вкуса и тестам фенилтиокарбамида[1]! Затем, когда я рассказала о генетических исследованиях чувства времени, ориентации, чувствительности к боли, звукам и запахам, Шеф буквально принялся ловить каждое мое слово! Псих-Сар впал в отчаяние, граничащее с безрассудством, и стал подшучивать надо мной по поводу нашего древнего учителя, Трофима Лысенко. – Гено-Сар слегка склонил голову, произнося это имя. – Но сам Шеф дал правильный ответ! Он процитировал директиву Бюро, в которой четко говорилось, что сенсорные характеристики, как и любые другие, вполне могли быть приобретены изначально, а затем передаваться по наследству! О, скажу я вам, это был душевный день!

Молодой человек слушал его вполуха.

– Странно, что мы обнаружили несколько случаев пси среди представителей ее народа, – размышлял он. – Когда я учился в университете, я всегда хотел изучить что-нибудь… – он заколебался в поисках подходящего термина, – об отдельных расах, но у меня никогда не было времени…

На мгновение голубые, как сталь, глаза Гено-Сара сузились, и Мирьям была потрясена, обнаружив, что он оценивает молодого человека на предмет возможной ереси. Она всегда считала научный склад ума чем-то отстраненным, холодным, и никогда не думала, что он способен на ересь.

Однако Гено-Сар решил оставить эту тему.

– Конечно, нет! – прорычал он. – Вы не смогли бы добиться такого великолепного результата без абсолютной специализации! Каждый сам за себя, вот как процветает наука при поддержке нашей партии! – он взглянул на часы. – Ну, не пора ли приступать к родам?

Мириам задумалась.

Какой же дурой она была, продолжая поиски!

Ребенок возобновил свое неумолимое движение в ее распухшем теле, и она поняла, что никогда не сможет подарить миру жизнь, зарождённую так ужасно, так холодно, без любви, страсти или нежности.

Даже в эти последние мгновения, когда желатин таял у нее под языком, Мириам содрогалась при воспоминании о мучениях, связанных с тем, как она очнулась от глубокого наркоза и обнаружила, что носит в себе семя ребенка от безликого, давно умершего, мужчины.