А не успел выдохнуть — его к царю позвали.

Борис не на троне сидел, по кабинету своему ходил, ровно лев по клетке. На Адама посмотрел зло, но тут же рукой махнул.

— Не на тебя сержусь, на татя, пищу отравившего. Что скажешь?

— Будут жить обе боярышни. Васильевой я б дней десять прописал полежать спокойно. Со второй похуже, бредит она. Но я надеюсь, что при должном присмотре через месяц и ей здоровье вернется.

— Хорошо. Мы проверили все, в заливное яд добавили.

— Хороший выбор, государь. Ежели это белладонна… вкус у нее достаточно сильный, а заливное с травами, с чесноком — там все и перешибло. Вовремя боярышня Устинья спохватилась, когда б она помогать не кинулась, было б два трупа. Яд этот сильный, коварный, мне он ведом, я боярышень спасти не успел бы, всяко.

— Она заметила, как у соседки по столу зрачки расширены неестественно. И лицо покраснело.

Адам кивнул.

— Не удивлен. Боярышня — умная. Я знаю, она умеет ходить за больными.

— Откуда? — патриарх, который до того в уголке сидел тихонько, шевельнулся. Адам ему поклонился, но ответил без страха.

— Я с боярышней с осени знаком. На ярмарке служанку ее толкнули, плохо той стало. Ведомо мне, боярышня свою няньку сама выхаживала, с ложечки кормила. И я когда навещал няньку, с боярышней разговаривал. Она сведуща в лекарском деле, достаточно, чтобы увидеть тревожное.

— Ее учили?

И на этот вопрос Адам мог честно ответить.

— Я и о том спрашивал, владыка. Не так, чтобы учили… она сказала, что знает достаточно. Мало ли, что с детьми случиться может, а то и с дворней. Может за больным приглядеть, рану перевязать, а то и зашить, яд определить.

— Яд?

— И про то я спрашивал, а она ответила, что среди растений Россы всякие есть. И ядовитые тоже. Волчья ягода, к примеру: красивая, достать легко, дети ей отравиться могут. Да и другое кое-что.

Переглянулись мужчины, Борис выдохнул незаметно.

О том, что Устя волхва, молчал он, ни к чему патриарху такое знание. Не надобно. Но как оправдать ее не знал, а тут и Адам подвернулся, и высказал надобное, наградить его потом обязательно.

— Вот оно что. Хорошие у нее родители.

Адам только поклонился. Может, и хорошие. С родителями боярышни как-то и не знался он. К чему? Няньку, вот, видел… ах, вот еще что!

— Боярышня Устинья сказала, кушать ей не хотелось. Повезло.

— Хорошо, Адам, — государь со стола бумагу взял. Ему протянул. — Потом посмотришь. А сейчас иди себе…

Адам поклонился, да и вышел, и только за дверью бумагу развернул.

Охнул, а возвращаться, да в ноги кидаться как-то и поздно было.

Государь его придворным лекарем назначал. И жалование положил в четыре раза больше, чем у Адама ранее было, и дом ему на Ладоге жаловал.

Хотя ежели по-честному, боярышня все это втройне заслужила.

Надеялся Адам, ее без награды не оставят. А еще сожалел немножечко о несбыточном.

Положа руку на сердце… вот на такой, как боярышня, и надобно бы жениться лекарю. И опора, и помощь, и сама сведуща, не жена была б, а клад. Ах, какая жалость, что боярышня она! Такое сокровище дураку достанется!

Боярин Репьев вслед за лекарем явился. Государь и переговорить с патриархом не успел, боярин доклад принялся делать.

— Государь, блюда собаке дали съесть, от заливного дворняге плохо стало, скончалась она. По приметам — настойку бешеницы в еду подлили, только в заливное, в других блюдах нет ничего. * Две боярышни, Орлова да Васильева заливное отведали, боярышня Заболоцкая чудом жива осталась. Она уж собиралась, даже кусочек в рот положила, да отвлеклась на соседку, а потом и поздно было.

*- да, красавку называли по-разному. Красуха, сонная одурь, бешеная ягода, вишня бешеная, белладонна европейская, бешеница — и это неполный список. Прим. авт.

— Заболоцкая⁈

— Она сама свое место за столом указала. Могла и отравиться, государь, верно все.

— А остальные боярышни?

— Другие блюда предпочли, государь.

— Кто яд подмешал — не нашли?

— Ищем, государь.

Борис только головой качнул.

Убийцу Ижорского ищем, отравителя — ищем. Службу создавать надобно, коя будет такими делами отдельно заниматься. Вот, как во Франконии.

— Ищи, боярин. Слуг расспроси.

— Тут такое дело, государь. Слуг я всех опросил, люди мои хорошо поработали. Клянутся они и божатся, никто чужой на поварню не заходил. И яд никто подсыпать не мог, не знал ведь никто, что блюдо это для боярышень.

— Почему?

— Одно заливное готовилось, государь. Потом повар его по блюдам разложил — и наверх отправил. Мы другие блюда проверили, а там яда нет. Получается, что его или слуга, который блюдо нес, отравил, или яд потом добавили. Кто-то из боярышень.

Борис с патриархом переглянулся.

— Кто первый пришел? Кто первая?

— Боярышня Мышкина.

— Прикажи слугам ее комнату обыскать. Кто ее знает, может, и она это? Я б ее расспросить приказал как следует, да Фома Мышкин против будет.*

*- сыскная наука в те времена находилась в зародыше. И показания частенько добывались пытками. Прим. авт.

Судя по лицу боярина Репьева, он бы и боярина Мышкина допросил жестко. С плетьми, да железом каленым. Нельзя, вот! А жалко!

— А еще…

— И остальных боярышень обыскать. Кроме пострадавших и Устиньи. Сам понимаешь, осторожно надобно, аккуратно.

Репьев кивнул.

— Сделаю, государь.

И вышел вон.

Борис с патриархом переглянулся.

— Орлову и Васильеву я домой отправлю. И подарки им сделаю богатые.

— А остальные останутся?

— Отравительницу сыскать надобно. Когда б не боярышня Заболоцкая, было б у нас три покойницы.

И с этим патриарх согласен был.

— Ох, государь, на что только бабы не готовы ради выгодного брака!

— На всё готовы, владыка, и втройне плохо, когда баба за своим желанием берегов не видит.

И спорить с этим было невозможно.

Вивея по комнате металась, ровно лисица бешеная.

Страшно? Ой как страшно-то, мамочки родные!

Вот травила девок — и не боялась, легко рука шла. А сейчас… убивать не страшно, страшно попасться. Как подумает, что с ней сделать могут, так по позвоночнику морозом продирает!

А ведь пузырек с настойкой не выкинула она! Не смогла!

Не успела попросту.

А когда, как было его выкинуть, ежели то слуги, потом боярышни явились, суматоха поднялась. Была б то трава сухая, али порошок какой — его подсыпать проще, и следов не осталось бы, а капли — пузырек, улика. Могла б Вивея — она б пузырек кому из присутствующих подсунула, да вот беда — не умела она по карманам лазить. На то навык потребен, а откуда он у дочери боярской?

Не получится у нее, и пытаться нечего, шум поднимется, поймают за руку, считай, тут и кончено все будет.

Вивея потом думала куда пузырек выкинуть, но — некуда было. В нужник разве что? Так ведь палаты! Не принято боярышням на задний двор бегать, тут бадейка специальная есть, но в нее выкинуть смысла нет, видно же будет, глупо это.

В окно? Вивея в окно выглянула, от стражников отшатнулась. Стоят внизу, один голову поднял, на нее посмотрел, отвернулся. Как тут что кинуть?

Найдут, подберут.

Оставалось пока при себе держать пузырек, и молиться. Выйти бы куда, да в коридоре тоже стража стоит, спросят, досмотрят, и попадется она ни за грош. Сами-то стражники ее не обыщут, но бабам прикажут, и те таить не станут. Ох, лишь бы обошлось.

Только бы пронесло!

Выкинет она эту дрянь! А покамест… пузырек она на груди припрятала. Не будут ведь боярышню обыскивать просто так, по одному подозрению? Нет, не будут?

Правда же?

Устинья напоказ капли сонные над молоком вытрясла, чашку выпила, на кровати вытянулась.

— Благодарствую, царевич. Поспать бы мне.

— Спи, Устиньюшка, не уйду я.

— Нет, царевич. Нельзя так, нехорошо, когда неженатый мужчина, да рядом с девушкой незамужней, да в покоях ее — плохо так-то. Не позорь меня, прошу.