В конце мая Сикорский приступил к военной инспекции, рассчитанной на месяц; он планировал посетить польские подразделения на Ближнем Востоке, большинство из которых состояли из тех, кто прошел лагеря в России. Его намерение состояло в том, чтобы прояснить политику его правительства в отношении Советского Союза, снять напряженность, которая росла со времен известий о Катыни, питая слухи о грядущем перевороте. Говарт позже свидетельствовал, что англичане раскрыли заговор НКВД против Сикорского на Ближнем Востоке: с целью «убить его тогда» [106]. Однако, посетив войска и продолжив длительные дискуссии с Андерсом и другими польскими военными лидерами, Сикорский благополучно вернулся в Каир.

Кристина планировала представить Сикорскому Анджея, чтобы повысить и свои шансы на новое задание, но генерал был слишком озабочен. 2 июля Говарт сообщил, что Сикорский, казалось, «одержал осязаемую победу, но больше чистками и демонстрацией силы, чем успокоением или откликом на жалобы». Андерс требовал военного контроля, но ветер покинул его паруса, когда Климковский, его главный сторонник, был отправлен в США[78]. Старый друг Кристины, полковник Бобинский, теперь имел, как и «другие заговорщики, весьма растерянный вид», – отметил Говарт [107]. «Генерал Сикорский сегодня отправляется прямиком в Англию, – отмечено 3 июля в документах британского Министерства иностранных дел. – Хотя когда-то были признаки опасных разногласий между Сикорским и Андерсом, теперь эти трудности преодолены», а Сикорский чувствовал себя «совершенно довольным» [108].

4 июля 1943 года приспособленный для перевозки пассажиров бомбардировщик «Либерейтор», на котором Сикорский возвращался в Великобританию, упал в море через несколько минут после взлета с промежуточного аэропорта в Гибралтаре. Генерал, его дочь, облаченная в пальто из тюленьей кожи, британский депутат парламента Виктор Казалет и все остальные, кто был на борту, кроме чешского летчика, погибли на месте[79]. Данные, полученные в результате расследования ВВС, в котором участвовали и польские эксперты, указывали на несчастный случай в результате технической ошибки и исключали возможность саботажа, хотя подробные детали не могут быть определены с полной достоверностью. Неизбежно возникла теория заговора, в том числе циркулировали предположения, пропагандируемые представителями стран «оси», что за аварией стояли спецслужбы союзников. Другие версии обвиняли Советский Союз или различные польские фракции [109]. Габбинс был глубоко потрясен смертью своего друга и союзника и отвергал любые домыслы об участии Британии в самых «резких выражениях» [110]. Говарт также стремился развенчать любую теорию о том, что британцы были виновны в крушении; однажды он написал в «Таймс»: «Сэр, если генерал Сикорский был убит, то сделать это мог только я. Но я этого не делал. Ваш и т. д., Патрик Говарт» [111]. Говарт остался при убеждении, что не было связи между польско-советскими планами убийства на Ближнем Востоке и авиакатастрофой на Гибралтаре. Как и у Говарта, у Кристины, без сомнения, могли быть свои подозрения, но если и так, она мудро предпочла умолчать о них[80].

Сэр Оуэн О’Мэлли был одним из первых, кто выразил свои соболезнования мадам Сикорской как на личном, так и на дипломатическом уровне. Уинстон Черчилль обратился к остальным полякам посредством мощного радиовещания Би-би-си. «Я не забуду вас, – сказал Черчилль польскому народу. – Мои мысли с вами и всегда будут с вами» [112]. Однако смерть Сикорского, возможно, единственного польского лидера, которого уважали союзники, была огромным ударом по надеждам Польши. Эта последняя трагедия, после месяцев травмы, оставила Кристину «в подавленном состоянии» [113]. Она была в центре польских политических интриг, сообщала о них и о ключевых заговорщиках против Сикорского почти до момента его смерти. Но как бы много она ни знала, ни подозревала, она или ошиблась, или была обманута, и мы понятия не имеем, как много докладывала она своим британским боссам о возможных заговорах. В конечном счете ее сообщения почти не достигали желанной цели: удаление вероятного немецкого двойного агента, разоблачение некоторых других сомнительных людей и готовящихся заговоров, размещение Михала Градовского в Албании, где работа принесла ему Военный крест, и прочее. Она, безусловно, доказала свою значимость для Патрика Говарта, и ее решимость всегда поддерживать независимую оценку любой ситуации – когда она отказалась от предложения польской миссии в Румынию, – вероятно, спасла ее.

Но Кристина не придавала большого значения своей жизни, если та не была использована на благо родной страны. За предшествующий год был убит Витковский, обнаружено ужасное преступление в Катыни, которое фактически не вызвало отклика, было разрушено до основания Варшавское гетто, погиб генерал Сикорский, а Польша все еще была оккупирована. Кристина больше не находила оправданий своему пребыванию в Египте. Война в Европе подходила к кульминации, а боль последних двух лет могла быть снята только инъекцией адреналина. Кристина больше не была Желанием, ее роль «прекрасной шпионки» завершилась.

Колин Габбинс был не из тех, кто скрывает свое мнение. «Каир был воплощением беззакония, – писал он, – атмосфера зла проникала повсюду» [1]. Осень 1943 года выдалась в Египте исключительно жаркой и липкой, но в работу УСО ворвался порыв свежего воздуха, когда Габбинсу присвоили кодовое имя «М» и поручили возглавить «фирму»[81]. По свидетельству шифровальщика УСО Лео Маркса, глаза Габбинса «не отражали его душу или прочие подобные банальности. Глаза генерала отражали лишь скрещенные мечи на его погонах, предостерегая всех, кто пожелал бы вступить с ним в поединок» [2]. Как только Габбинс получил известие о повышении, он твердо знал, что его «первоочередной задачей было навести порядок в Каире» [3].

Габбинс прибыл в Египет в октябре 1943 года. Он немедленно объявил, что основная часть персонала должна быть переведена в Италию. Каирское отделение УСО не было полностью закрыто, но утратило региональное значение. «Факел оперативной работы» союзников в Северной Африке переходил Алжиру, и вскоре контролируемое вишистами Марокко вынуждено было отказаться от нейтралитета, обеспечивая союзникам базу для вторжения в Италию. Муссолини был свергнут в июле 1943 года. Условия его капитуляции были окончательно согласованы в Алжире Дугласом Доддзом-Паркером, который любезно предоставил свою спальню итальянским делегатам для их частных переговоров, так как предусмотрительно оборудовал это помещение «жучками», что «исключило для него элемент неожиданности из последующих дискуссий» [4]. Необходимая радиосвязь с Италией была предоставлена бывшим инструктором Кристины по беспроводной сети, «мечтательным» красавцем Диком Маллаби, который так удачно оказался к этому времени в тюрьме в Вероне, попав в плен после десантирования с парашютом в озеро Комо. «Мы раскатали итальянскую империю всего за год», – с удовлетворением отмечал позднее Доддз-Паркер [5]. Алжир и Италия были благоприятнее, чем Египет или Великобритания, с точки зрения управления операциями в Южной и Центральной Европе, а Кристина была решительно настроена стать частью этой оперативной системы.

Помогая создать УСО вопреки значительной оппозиции, а теперь пытаясь урегулировать ситуацию на Ближнем Востоке, Габбинс, по словам лорда Селбурна, «не обладал повсеместной популярностью» [6]. Однако у него был дар вдохновляющей уверенности, и он проводил все возможное время с молодыми агентами в Каире, которые воспринимали его не только как старшего по рангу офицера, но и «как украшенного шрамами члена собственного племени» [7]. Он, Кристина и Анджей, словно обитатели общего горящего дома, разделяли не только любовь к Польше, но и великую веру в честь, которая определяет образ действий. В редкие моменты долгосрочного планирования Габбинс и Кристина даже обещали друг другу совместно прокатиться на лыжах по склонам освобожденной Польши после окончания войны. Перед отъездом Габбинс устроил вечеринку для сотрудников разных рангов, на которую пригласил и представительниц Первого корпуса, и своих агентов, и офицеров. После нескольких порций виски он возглавил танцы – облаченный в килт. Самые крепкие стали свидетелями его коронного трюка. Скинув пиджак, Габбинс встал на руки перед пинтой пива в кружке. Затем он медленно опускался, пока не смог дотянуться и взять кружку в зубы, а потом неспешно выпил ее в стойке на голове… не забываем: на нем был килт! Как он справился с этим и как ему удалось продемонстрировать гостям столь замечательную способность, остается одним из самых глубоких секретов британской разведки. Реорганизовав региональную структуру и вдохновив агентов, Габбинс вернулся в Лондон. «Пожалуйста, передайте мою любовь Яркому и Желанию, – говорилось в одном из его сообщений, – и расскажите им, насколько я по ним скучаю» [8].