— Большая вода посреди песков, — задумчиво проговорил Корнев. — Это удивительно, течет настоящая река, в берега волны плещут, а кругом барханы.

— А что тут особенного, папа? Канал давным-давно проложен, — сын, спустился к воде, сполоснул руки, — он только что вместе с водителем осматривал двигатель.

— Ну, тебя-то, может, этим не удивишь. Ты приехал сюда, канал уже был. А для нас с Федором Михайловичем это чудо. Мы помнили другие времена, когда глоток воды здесь стоил дорого…

Ивашкин раскинул плащ-палатку, сел, приглашая отца с сыном располагаться рядом. Из-под руки посмотрел вдоль канала, светлой ниткой убегающего в даль.

— По-своему ты прав, Вася, — улыбнулся он, положив руку на плечо солдата. — Но и твой батька верно говорит. Как не восхищаться Каракум-рекой!.. Только что проезжали совхоз. Видел, какие поля? Сады растут. Горы хлопка-сырца. А какой дыней нас угощали… Ничего этого до канала тут не было. Росла верблюжья колючка, ветер гонял перекати-поле. Пришла вода, и все преобразилось, — полковник замолчал, глядя на проплывавшую мимо стайку уток. Сняв фуражку, пригладил седеющие волосы. — Гляжу на этот канал и думаю о наших с тобой, Петр Семенович, друзьях и сослуживцах. Будь сейчас здесь Владимир Петрович Тагильцев, и он порадовался бы вместе с нами.

— Кстати, как он поживает? — спросил Петр Семенович. — Ты давно его не видел?

— Весной был в Ленинграде по служебным делам, тогда и встретились. Он давно уже на партийной работе, депутат городского Совета. А летом он ко мне в погранотряд нагрянул. Передовики производства, артисты с ним приезжали. Интересная была встреча. Вспомнили мы с нашим бывшим отделенным годы молодые…

— Встретишь, передавай ему привет. Как хотелось бы увидеться, — сказал Корнев.

— Сейчас-то он с советской делегацией в зарубежной поездке… А тебя он помнит. При случае расскажу о нашей встрече.

Вечером были в Ашхабадском аэропорту. Расставаясь, старые боевые друзья дали обещание связей не порывать, хоть изредка писать письма.

…Что такое отпуск на десять суток без дороги? Он показался рядовому Корневу мгновением. Дни таяли, как вешний снег. Пограничник встретился с товарищами, обошел родных, а главное — трижды наведался в город к своей Марийке. Будущей весной она заканчивает техникум и возвращается в село. К тому времени и он домой подоспеет. Как же он стосковался по девушке! Видел, и она в разлуке томится. Кажется, весь отпуск провел бы с нею, не разлучаясь, если бы ей не надо было ходить на занятия, да не потребовалась бы его помощь в колхозе. Председатель начал копать пруды, чтобы по весне запустить в них рыбу. Он давно эту думку лелеял, да все не мог подступиться к работам, потому что других дел хватало и до прудов руки не доходили.

Естественно, Вася не мог на это полезное дело смотреть со стороны. Сел на бульдозер и давай соревноваться с отцом. Председатель приходил, наблюдая за работой отца с сыном, подзадоривал:

— Петро, а Васька-то тебе фору дает…

— Что ему… молодой, — посмеивался отец.

Подошел срок, и Василий собрался уезжать. Отец спросил, вспомнив разговор с начальником заставы:

— Чем намерен заняться после службы? — уловив недоумение, промелькнувшее в глазах сына, пояснил: — Я насчет того, может быть, учиться надумаешь…

— Этот вопрос, батя, у нас с тобой давно решенный. Буду, как и ты, хлеб растить.

— Добре, дослуживай честь по чести. Чтобы командиры были тобой довольны и я сыном-пограничником гордился. Будущим летом обещал приехать погостить полковник Федор Михайлович Ивашкин. Готовься доложить ему о своих делах на заставе.

— Не подведу, в этом не сомневайся. У меня ведь есть на кого равняться — на вас обоих.

…Через три дня рядовой Корнев шел вдоль границы дозорной тропой. Из песков налетал прохладный ветер — приближалась туркменская зима. Последняя в его службе на заставе, думалось Корневу. Но где-то в глубине сознания возникла однажды и теперь все чаще тревожила мысль: а почему бы ему не последовать в жизни примеру полковника Ивашкина? Наверное, отец поймет его?..

ДО СВИДАНИЯ, БЕРЕЗЫ!

(Очерк)

Андрей Северинов проснулся с предчувствием, что наступивший день сулит ему немало счастливых минут и радостных переживаний. Но пока было тихо, слышалось лишь ровное дыхание спящих курсантов.

В окна брызнули первые косые солнечные лучи. Устоявшаяся за ночь прохлада таяла, по комнате растекалось тепло. Андрей взглянул на часы — скоро подъем. Он подумал о том, что вот и подошел срок, которого ждал годы. Наконец-то позади учеба в пограничном училище, настала пора проститься со всем тем, что наполняло здесь его жизнь. Проститься с полевым учебным центром, где, по словам его друга и однокашника Кости Гусева, пролиты ведра соленого курсантского пота, вдоль и поперек исползаны окрестные поля в стремлении овладеть тактическим мастерством. Окинуть прощальным взглядом перелески, где многие часы проведены в секретах в ожидании «нарушителей границы», проложены первые дозорные тропы. Поблагодарить уютный городок училища, ставший на четыре года родным домом, преподавателей — за науку, товарищей — за дружбу.

От этих мыслей сильнее застучало сердце.

На соседней кровати, свернувшись калачиком, похрапывал Костя. Его короткие рыжеватые волосы слежались и торчали хохолком из-под натянутой на голову простыни. Одеяло сбилось к ногам и свесилось до пола. Андрей поправил его, и Костя сразу же вытянулся, перевернулся на спину, сладко причмокнул. На курносое, рыжебровое лицо упал солнечный луч и еще резче проступили крупные веснушки, предмет постоянных шуток товарищей и огорчений парня. Весь он в эту минуту казался бронзовым.

Дневальный скомандовал подъем. Гусев сел, не открывая глаз, торопливо пошарил под кроватью, натянул растоптанные кеды. Андрей из-под прикрытых век наблюдал за ним. Тот сердито бормотал, что опять кто-то из кед шнурки выдернул. Наверное, Петька Чугунов, у него вечно кеды не зашнурованы.

— Ну ясно, Петенька! — сказал он хриплым со сна голосом, протер глаза, потянулся до хруста. — Он же, черт долговязый, вчера в баскетбол играл, а перед этим завязки искал. Выпуск на носу, а ему бы только мяч погонять. Погоди у меня… мастер спорта.

Костя погрозил Чугунову, спавшему в другой комнате, и, возможно, совершенно не причастному к пропаже шнурков, прислушался к старшинскому баску, раздававшемуся в коридоре. Он с удивлением посмотрел на неподвижного друга, поразился: всегда аккуратный и всюду поспевающий первым, чем нередко вызывал у Кости восхищение и зависть одновременно, Андрей не вставал и, уж не заболел ли в такой день?

— Андрюха, просыпайся, старшина строит на зарядку, — он толкнул друга в плечо.

Тот пружинисто вскочил, говоря:

— Эх, Костя, что нам старшина… Мы сами без пяти минут лейтенанты. Ты осознал этот исторический факт?

Он схватил Костю, прижал так, что у того в груди что-то хрустнуло, приподнял и закружил. Гусев с трудом выскользнул из его рук, сел на кровать, потирая бока.

— Медведь… чуть ребра не переломал.

— Понимаешь, Костенька, сон я видел…

Андрей не успел рассказать, что ему приснилось, как резко растворилась дверь.

— Кто здесь прохлаждается! — загремел старшина.

Курсантов словно ветром сдуло.

— Гусев, опять плетешься в хвосте… — старшина сердито погрозил вслед.

Костя обернулся, изобразил на веснушчатой физиономии необычайный испуг и стремглав бросился по коридору. Кеды разлетелись в разные стороны, он подхватил их и босиком пустился к выходу. Костя видел, что старшина сердится не всерьез. Знал и старшина, что курсант тоже пугается притворно. Это игра с той и другой стороны. Ведь сегодня оба они станут офицерами, у обоих начнется новая жизнь.

И дурашливость Кости, и смех курсантов, и снисходительная доброта старшины — все подчеркивало атмосферу дня.

После зарядки и завтрака курсанты получили задание: установить в классе новые учебные приборы, развесить схемы и плакаты.