Все, шабаш, в контору Ивашкин больше не вернется — это уже решено. Отслужит, приедет в деревню и будет работать трактористом или шофером, а то и на комбайн сядет. Загвоздка в том пока, что ни одной этой специальности он не освоил.

Ивашкин почему-то думал о себе, как о ком-то постороннем. Наверное, так легче ему было строить планы на будущее, хвалить или осуждать себя за что-то в настоящем.

Так вот, он не только решил не возвращаться к своим обязанностям счетовода, а уже сделал первые шаги, чтобы это решение претворить в жизнь. Во-первых, военная служба его кое-чему научила и еще многому научит. Во-вторых, он завел дружбу с шофером грузовой машины и мотористом электродвижка. Ребята толковые, отзывчивые, не выезжают на нем, используя его в роли «подай-принеси», а учат своему ремеслу. Понемногу, но дело продвигается вперед. Бывает даже, особенно днем, если моториста не оказывается на месте, а надо подзарядить аккумуляторы или следовые фонари, старшина посылает Ивашкина запустить движок, и он управляется.

— Ты вот что, Ивашкин, на этом деле, — как-то сказал ему старшина, — я имею в виду технику, набивай руку. Справочники, пособия разные почитывай. При случае пошлем тебя на курсы. Я уже говорил об этом с начальником заставы, он обещал позаботиться о тебе.

То-то Катюша удивится, когда он заявится домой подготовленным технарем.

Со дня возвращения из песков минуло три недели. Тогда сразу он написал матери и Катюше и теперь с нетерпением ждал ответа. Он представил, как при разборе свежей почты Катюша обнаруживает его письма. Почему-то ему думалось, что письмо для нее она прятала, не читая сразу, оставляла на потом. Сначала, вместе со всей почтой, приносила письмо матери, и они читали его вдвоем (мать как-то сообщила ему об этом). Мать обычно тут же брала у девчонок-школьниц ручку, чернильницу-непроливайку и сочиняла ему ответ. На обратном пути Катюша захватывала письма и относила на почту.

И только тогда, а то и вовсе вечером, чтобы никто не помешал ей, с толком и чувством вчитывалась в его строчки.

Письмо к матери предназначалось не только ей, а многим — сестренкам, родственникам Феди. Это же — только Катюше, ей одной. И отвечала она через несколько дней. Почему, Ивашкин догадывался. Катюша хотела тем самым надоумить его писать не сразу ей и матери, а поочередно. Тогда она будет, скажем, в те же десять дней дважды получать его весточки. Сначала из письма к матери, а через некоторое время из письма к ней.

Какой ты чудной, Ивашкин. И Катюша как-то сказала: чудной. Все-то тебе надо разжевать, сам, своим умом дойти не можешь.

Вот и начальник заставы опять частенько стал назначать его часовым. Возможно, капитан Рыжов усиленно приучал его к мысли, что служба часового, это его удел и основное занятие.

Правда, и другие тоже стояли на вышке. Тот же Герасимов или Бубенчиков. Обещал ему Серега найти ответ, почему из колодца днем видны звезды на небе, но не нашел. Говорит, написал домой учителю географии. Поглядим, что ему ответят.

Застава минувшие полмесяца жила спокойно, по обычному распорядку. В тот вечер, когда заезжал подполковник Копылов и потом умчался с комендантом на границу, все ждали новых событий. Но ничего не произошло. Солдаты поговорили об этом между собой и решили, дескать, были у подполковника какие-то свои заботы, о которых не обязательно знать всем. Ну, а вели разговор об этом потому, что с приездом подполковника обычно всегда начиналось какое-то горячее дело.

Вспоминалась его похвала, мол, молодые солдаты заявили о себе, как настоящие пограничники. Ивашкина он тоже причислил к ним. А чего в таком случае отделенный сержант Воронов навязывается: Ивашкину надо менять характер? Пусть-ка он остается при своем мнении.

Жаль, не вернулся пока старший сержант Тагильцев. Впрочем, теперь о его возвращении нечего и думать. Начальник заставы как-то обмолвился, дескать, Тагильцева забирают от него. После излечения оставят в пограничном отряде и назначат старшиной подразделения. Пограничникам хотелось повидаться с ним, надеялись, что за расчетом он все-таки приедет на резервную. Наверное, он и сам хочет этого?

И еще до заставы дошел слух, будто бы Тагильцева представили к ордену Красной Звезды. Когда за подтверждением обратились к капитану Рыжову, он ответил:

— Потерпите немножко. Во всяком случае, старший сержант Тагильцев такой награды достоин. Вся его служба — добрый пример для подражания.

Капитан с подчеркнутым значением поглядел на Корнева, задавшего ему этот вопрос.

Дело в том, что ефрейтор Петр Корнев уже назначен командиром отделения вместо Тагильцева. Ивашкин этим очень доволен и желает, чтобы новому отделенному поскорее присвоили сержантское звание, потому что своими делами званию сержанта вполне соответствует.

Будто гадалка нашептала Ивашкину на ухо. Под вечер, незадолго до боевого расчета, дежурный скомандовал:

— Застава, в ружье!

Когда собрались и построились, капитан Рыжов вышел в полевой форме, с командирской сумкой и с пистолетом на ремне.

— На левофланговой заставе нашей комендатуры осложнилась обстановка. На усиление границы выезжают… — капитан взял у старшины список, минуту молча его разглядывал.

Потом стал называть фамилии. Пограничники откликались, делали два шага вперед, поворачивались лицом к строю. Начальник заставы внимательно смотрел на каждого и одобрительно кивал.

Ивашкин машинально ощупывал свое снаряжение, все ли пуговицы застегнуты, не забыл ли он чего из положенного брать по тревоге, надеялся, может быть, капитан и его направит в составе резерва на границу. Наверное, Ивашкин дорос до этого? Хотя и первый год служит, а уже назначался старшим пограничного наряда. Отвлекся и не сразу сообразил, что капитан назвал его:

— Рядовой… Ивашкин!

— Я!.. — он ответил не сразу, негромким, чуть охрипшим от волнения голосом, шагнул вперед и встретился взглядом с глазами начальника заставы.

Ему показалось, будто прежде чем произнести его фамилию, капитан замялся. Разумеется, никто, кроме самого Ивашкина, заминки не обнаружил. Да и была ли она? Не придумал ли ее сам Ивашкин? А капитан Рыжов оглядел его точно так, как и всех других пограничников из резерва, и удовлетворенно кивнул.

— Обстановку доведу на месте, — заключил он, отдавая список старшине. Окинув взглядом строй пограничников, он по-кавалерийски протяжно, весело и звонко скомандовал: — Седлать ко-ней!..

Глава одиннадцатая

ПО ОТЦОВСКОМУ ЗАВЕТУ

Только под вечер капитан Рыжов привел свою группу на заставу. На ту самую, левофланговую, где не так давно служили Корнев с Тагильцевым. Как только дорога запетляла среди каменистых холмов, затянутых густой порослью кустарников, Ивашкин сразу же вспомнил рассказ о схватке с контрабандистами. Ему показалось, он даже «узнал» то нагромождение валунов, где они прятались. Конечно, он понимал, что это была только игра его воображения, контрабандистов задержали не у дороги, а где-то в глубине участка, в самой дремучей чаще.

Совсем близко к заставе подступала горная гряда, которую Ивашкин часто рассматривал со своей наблюдательной вышки. Здесь она выглядела внушительней, нежели издали. Голый скалистый хребет рельефно вырисовывался на небосводе, тронутом багрянцем заката.

— Красиво? — спросил Корнев, подтягивая повод.

Он был оживлен, то и дело приподнимался на стременах, оглядывал окрестности повеселевшим взглядом. Весь вид его говорил о том, что он рад встрече со своей бывшей заставой и хотел, чтобы этому порадовался и Федя Ивашкин.

— Да, красиво, — согласно кивнул тот, подумав немного, сказал: — Только у нас, — он махнул рукой в ту сторону, откуда они ехали, — простора больше. Здесь непривычно как-то.

— Зато прохладней. Чуешь? А о песках не тоскуй, тут они тоже рядом — на стыке с соседней заставой. В общем, Федька, не печалься.

— Да я что… к слову пришлось. На колодце-то мы скоро обжились, здесь тоже привыкнем, — бодро сказал Ивашкин.