— Сделаю, командир, — Корнев прощально помахал рукой.

На заставе им приготовили знатную баньку. Старшина выдал чистое белье, мыло, мочалки.

— Разве это мытье — простой мочалкой? Я припас венички. Конечно, не березовые, а из тутовника. Но все равно попаримся на славу, — суетился Герасимов.

С самого подъема он начал топить баню. Накачал полные баки воды, нагрел, раскалил каменку. От души захотелось угодить ребятам.

Но Корнев распорядился сначала постирать гимнастерки, шаровары, портянки. И только когда все солдатское имущество затрепетало на веревках под горячим ветерком, отделение отправилось мыться. С веселым гоготом, смехом, прибаутками намыливались, оказывались водой, потом забирались на полок и до изнеможения хлестались вениками.

— Ну, что скажете, зря я старался? — Герасимов сидел на самом верху, раскрасневшийся, хватал открытым ртом обжигающий воздух и тянулся к ковшу, зачерпывал воду, плескал на раскаленные камни, поддавая жару.

Очень ему хотелось, чтобы ребята похвалили его за хлопоты. И они не жалели похвал. А Герасимов слушал и таял.

— Федька, доктор-то сказал, что у нас африканский загар, — кричал Бубенчиков, опрокидывая на себя шайку с водой. — А ты вроде посветлел. Выходит, вместе с грязью и загар смыл.

— Не жалко, новый наживем.

После бани пограничники гладили обмундирование, пришивали свежие подворотнички, надраивали сапоги.

Потом обедали. И опять тут для них постарались. Повар приготовил настоящий плов, сварил компот из свежей черешни. Обед был не с сухарями, как на колодце, а с мягким, недавно испеченным запашистым хлебом.

Все на заставе, ну буквально все, напоминало им о том, что они вернулись домой. Их отлучка с заставы в этот раз была не столь уж продолжительной. Случалось, при выездах для усиления на границу, они жили и по две недели, но там им не приходилось испытывать того отрыва от «домашнего очага», какое пережили они на колодце. И потому сейчас возвращение ощущалось острее.

После обеда Герасимов рассказывал в курилке, как он вместе с начальником заставы и офицерами из штаба ездил с нарушителями к месту, где они перешли границу.

— Само собой, я только охранял нарушителей, но кое-что и мне стало о них известно. Весь их маршрут проследили, по дням разложили, а они от всего отпирались. Я не я, и шапка не моя. Мешки-то с контрабандой им предъявили. Куда денешься? Сам подполковник Копылов занимался этим делом, — Герасимов попыхивал папироской, слова ронял неторопливо, веско, чувствовал искренний интерес к своему рассказу, важничал, будто от него зависело, удастся доказать факт злонамеренных действий нарушителей или не получится из этого ничего.

— Не отвертелись? — спросил Корнев.

— Где там… Подполковник вывел их на чистую воду. Только кто, вы думаете, сыграл в этом деле важнейшую роль? — Герасимов интригующе замолчал, загасил окурок, бросил его в яму и неожиданно ткнул пальцем в грудь сначала Ивашкину, а затем Бубенчикову. — Вот они, эти два молодых, но подающих большие надежды пограничника.

— Ты сочини что-нибудь поинтереснее, — прервал его Бубенчиков. — Наговорил много, только в твоем рассказе вымысел от правды отличить трудно.

Театрально воздев руки, отворачиваясь в сторону, изображая обиду, Герасимов произнес:

— Как знаете, не хотите слушать, не надо. Только я сам был свидетелем, как об этом офицеры говорили. Ивашкин с Бубенчиковым старика задержали? Факт. Вроде бы безобидного. А оказался он с «секретом». В свое время состоял в басмаческой банде. Многие из его друзей за границу деру дали, а он тут затаился. С контрабандистами снюхался. Или они его отыскали. Этого я не знаю. В проводниках у них состоял. А где контрабанда, там и шпионы. Этих нарушителей тоже он встретил и укрывал.

В продолжение всего рассказа Ивашкина не раз кидало в жар, как недавно в парилке. Ему казалось, все пограничники только и смотрят на него, а сам он не подымал глаз, сидел, уцепившись пальцами за край скамейки. Стоило ему зажмуриться, и перед глазами начинали мелькать известные картины. То он брел по пышущим зноем оплывавшим под ногами барханам, то спускался в темную, обдающую холодом бездну колодца, то стрелял из автомата, чтобы отразить нападение старика, то, задыхаясь, из последних сил бежал по такыру, прижимая рукой карман гимнастерки, где лежало донесение… Он встряхивал головой, и видения исчезали. Но в памяти они продолжали жить и, похоже, остались в ней навсегда…

Рассказывая, Герасимов упомянул начальника штаба погранотряда подполковника Копылова, и он оказался легок на помине. Под вечер примчался на своей старенькой легковушке. Подкатил не к штабу комендатуры, как обычно, а к заставе. Подполковник направился к крыльцу быстрой, прихрамывающей походкой. Навстречу ему выбежал капитан Рыжов, доложил, что резервная застава, за исключением отсутствующих по уважительным причинам, в настоящее время в полном составе находится на отдыхе.

— Вот и расчудесно, — весело сказал подполковник. — Соберите пограничников в кружок, хочу сказать им несколько слов.

Придерживая на бегу планшет, появился комендант майор Квашнин.

— Здравствуй, — пожал ему руку Копылов. — Давай-ка, мил-друг, пока я с бойцами потолкую, собирайся, подскочим на ближнюю заставу. Дело есть, а какое, скажу в дороге.

— Я готов, — сказал комендант.

— Тогда тоже послушай.

Собрались в той же курилке, где разговаривали после обеда. Сидели немногие, большинство стояли тесным кружком. Подполковник умостился в середине.

— В комнате духота, а тут простор, ветерок гуляет, — сказал он все с той же доброй улыбкой, с какой слушал рапорт начальника заставы, окинул взглядом пограничников. — Вижу, чистенькие, щетину соскоблили, в порядок себя привели. Хвалю. Аккуратность и строгий воинский вид прежде всего.

И с ходу заговорил о проведенной операции в песках. Похвалил личный состав резервной заставы — с задачей справились успешно. Особенно отличилось отделение старшего сержанта Тагильцева. Испытание ребятам выпало нелегкое, они выдержали его. Мужества, сметки и умения достало, чтобы одолеть вооруженных нарушителей границы. Старослужащие показали себя с самой лучшей стороны, и молодые заявили о себе, как настоящие пограничники. Фамилии Корнева и Герасимова назвал, Ивашкина с Бубенчиковым не забыл, других солдат упомянул. Отметил колхозного бригадира Берды Мамедова.

— Наиболее отличившиеся будут поощрены особо, а пока от имени командования за хорошую службу Родине всему личному составу объявляю благодарность! — закончил подполковник, поднявшись и бросив руку под козырек.

— Служим Советскому Союзу! — на едином дыхании, хором ответили пограничники.

Дружный возглас прокатился по двору, эхо толкнулось под крышу казармы, вспугнуло мирно ворковавших горлинок, потревоженные на коновязи лошади запрядали ушами, затопотали.

После этого подполковник еще с час сидел с солдатами, угостил папиросами, курил и разговаривал по душам, спрашивал о доме, родителях, о том, кто и как думает строить свою жизнь после службы.

Был конец июля.

Жара становилась изнурительной. Даже по ночам не было от нее спасения. В помещениях стояла духота. Спящих солдат атаковали москиты, проникающие даже сквозь марлевые пологи.

Ежедневно с полудня поднимался ветер. Он приносил с собой горячее дыхание песков, слабые запахи увядших трав, полынную горечь.

Прохаживаясь по смотровой площадке наблюдательной вышки, время от времени вскидывая бинокль, Ивашкин оглядывал окрестности. Он вдыхал налетающие запахи и гадал, где родились они. Может быть, ветер принес их и из той маленькой лощинки у колодца, где пограничники задержали нарушителей границы. Там, среди нагромождения барханов Ивашкин видел островки песчаной осоки и полыни.

Воображение несло его дальше, за пределы песков, и, наконец, он оказывался в родной деревеньке и вспоминал, как теплыми летними днями вот так же пахло полынной горечью с противоположного берега реки. И тогда почему-то особенно не хотелось корпеть над ведомостями и накладными в конторе, тянуло в поле, на луг, где трава по пояс и в синем небе звонкие жаворонки.