Вторая народная волна исключительной заботы о спасении детства особенно всколыхнулась после Великой Отечественной войны.
И не «интересный» писательский материал увлек меня, когда писала я повесть «Родные дети», а то, что волей судьбы, моей жизни мне пришлось столкнуться с фактами, явлениями, о которых необходимо было поскорее рассказать всем, чтобы и юные читатели с детства ненавидели войну, чтобы все взрослые люди были ответственны за судьбы сирот, всех детей, обездоленных войной.
Книга переиздавалась не раз. Теперь она переиздается на русском так же, как и в 50-е годы.
Мне кажется, что в наши дни перестройки особенно остро, гласно стали вопросы воспитания детей. Всех волнуют тревожные явления в жизни подростков, растет ответственность всего советского народа за их духовный рост, внимательно пересматривается работа наших детских домов, школ-интернатов. Свидетельствует об этом и возрождение Фонда детей имени Ленина, который возник в первое десятилетие Советской власти. Это новая волна, идущая от всего сердца народа.
Моя книга «Родные дети» возникла случайно. Я тогда работала над «Тарасовыми шляхами», была ответственным редактором журнала «Барвинок», несла много общественных обязанностей. Но жизнь натолкнула и заставила тогда немедленно написать эту книгу, и после каждого издания я получаю много писем, особенно от юных читателей, с просьбой ответить, что теперь с «героями» моей книги, где они теперь, все ли это правда, читатели хотят с ними переписываться, и почти каждое письмо заканчивается словами ненависти к фашизму, любви к Родине, призывом к борьбе за мир во всем мире.
Поэтому в своем послесловии я и хочу рассказать всем моим читателям, как я писала эту книгу.
Все написанное в ней — правда. Все события происходили на самом деле, все, что пережили в то тяжелое время советские люди, и что мучительной болью легло на миллионы детей. Как писатель я, конечно, формировала все узнанное, услышанное в сюжеты отдельных глав, из которых составлена книга, а часто сама жизнь подсказывала такой сюжет. Иногда на правах писателя — ведь книга не фотография! — соединяла образы отдельных людей в один, но все факты, которые я привожу, происходили в действительности. Да и зачем было выдумывать, когда жизнь показала нам всем, сколько страшного принесла война, и в то же время проявила столько благородного, прекрасного в душе и порыве советского народа.
Чье сердце не содрогалось, слушая о блокаде и голоде непокоримого Ленинграда, встречая эшелоны эвакуированных детей, увидев их после освобождения родных городов, и как хотелось скорее спасти их детство, залечить их боль!
Не удивительно, что после победы весь советский народ с Коммунистической партией во главе взялся с первых дней за восстановление всего, что связано с детьми — школ, детдомов, ясель, детских больниц.
Мне, как депутату Киевского горсовета, поручили осмотреть детдома для детей фронтовиков. И вот в одном из них произошла встреча, которая повернула мою жизнь.
Я пришла туда, не зная, что ребята уехали на дачу, а в этот дом только что привезли детей, освобожденных Советской Армией из фашистских концлагерей.
Мне еще в юности приходилось быть близкой с детдомами. В шестнадцать лет я была воспитательницей в дошкольном детском доме, потом я решила, что необходимо быть на передовом тогда педагогическом фронте, и принимала горячее участие в борьбе с беспризорностью, в работе коллекторов и комиссии по делам несовершеннолетних, даже принимала участие в ночных облавах по ночлежкам, вокзалам. Училась я тогда в Харьковском институте народного образования и «изменила» дошкольникам — перешла на отделение социально-правовой охраны несовершеннолетних, поехала работать в колонию имени Горького. Знала я также еще дореволюционные приюты для детей. В одном из таких приютов, в Полтавском «Доме трудолюбия», была учительницей моя мама, потом горячий организатор трудовой школы. В голодные годы конца 20-х начала 30-х годов на Украине я ездила по селам оказывать помощь в организации детских яслей, столовых. Казалось — насмотрелась достаточно, но то, что я увидела в тот день в детдоме, куда привезли детей, ни с чем нельзя было сравнить.
Это были не дети, а призраки. Ручки, обтянутые желтой шкурой, будто куриные косточки, с трудом двигались, и на этих ручках были выжжены номера, мутные глаза на бледных, прозрачных личиках будто смотрели, но не видели; синие губы, которые не умели смеяться. Они все сидели в одинаковых, каких-то угнетенных позах, словно боялись пошевелиться. Весь персонал детдома — заведующая, воспитатели, технические работники, доктор — все мы сдерживались, чтобы не разрыдаться. Одна из техничек призналась потом, что она с трудом купала их,— невозможно было смотреть на эти тельца. Тут были девочки и мальчики от трех до двенадцати лет. Их спасли наши воины, когда детей собирались подорвать убегающие фашисты.
Детей отмыли, подкормили и отправили на дачу в один из пионерских лагерей под Киевом. А за это время подготовили им «свой дом» на Осеевской, 13, детдом № 13.
Им надо было вернуть детство, этим детям, чьих отцов убили на фронте, в партизанских отрядах, расстреляли или замучили в плену. Их матерей, разлучив с ними, отправили в газовые камеры, откуда никто не вернулся. А сколько погибло детей!
Но надо было думать, заботиться о тех, которые спасены.
Весь персонал детдома окружил их лаской, вниманием. После маленькой газетной заметки о судьбе этих детей, масса писем полетела в детский дом. Сколько заботы, помощи проявляли и близкие, и далекие люди. Это был душевный порыв нашего народа.
На моих глазах дети росли, начали учиться в школе, отходили от всего того ужаса, который пришлось им пережить. Они хорошели. Заведующая, воспитатели радовались, когда они уже шумели, баловались, играли, как все дети, но это было не сразу, не скоро, со временем. Их ни о чем не расспрашивали, с помощью старших детей осторожно старались установить фамилии, возраст, навести справки о родных. Дети понемногу стали рассказывать, кто что помнил, ведь многие были совсем маленькими, когда их оторвали от матерей и возили из лагеря в лагерь. Старшие помнили и отцов-партизан. Большинство детей было из Белоруссии, даже односельчан.
У меня завязались близкие отношения и с детьми, и с персоналом, я не была там «гостьей». Уже по какой-то традиции установилось, что девочки веселой гурьбой провожали меня до остановки автобуса и с каждой из них обязательно целовалась на прощание. Младшие, «малышата», любили, когда я заходила к ним в спальню перед сном и рассказывала что-нибудь смешное или заезжала на несколько минут утром. Дети делились со мной своими первыми радостями, которые начали чувствовать в уютном, хотя и не очень богатом доме на Осеевской улице. Делились своими первыми успехами в школе. Они ходили в школу поблизости, завели там друзей, которые приходили к ним в гости.
Иногда находились у кого-то родные — этому помогла переписка, пресса, радио. Тогда звонили и мне, чтобы я скорее приехала разделить с ними радость.
Я уже не могла ограничиться только этим детдомом. Где бы я не была, куда бы не ездила — в командировку, с выступлениями, в другой город, село, я старалась познакомиться с детскими учреждениями, побывать в яслях. Особенно запомнился мне Львов. Там после войны работала главным педиатром области моя ближайшая подруга со студенческих лет Евгения Алексеевна Мухина-Залужная. Она водила меня во Львове по яслям, детдомам, детским больницам, много рассказывала о своей работе по Охматдету. Евгения Алексеевна познакомила меня с бывшей заведующей яслей «Малютка Езус» при немцах, которая поведала мне страшную историю этих ясель во время оккупации — эта история вошла полностью в мою книгу. А сколько других ужасающих историй рассказывали мне повсюду! И что меня особенно поражало — ведь только кончилась война, на руинах очутились тысячи людей, но какой-то невероятный сердечный порыв проявлялся всюду. Это — ответственность народа перед детьми-сиротами. В разных городах возникали большие очереди на усыновление малышей-сироток. Эпизоды усыновления, описанные в моей книге, абсолютно все имели место в жизни, а после первого издания повести «Родные дети» ко мне стали обращаться с просьбой помочь «без очереди» взять малыша. И не раз я писала во Львов: «Женечка! Просят девочку. Подбери светленькую, чтобы хоть немного была похожа на родителей», или: «Женечка! Просят черненького мальчика...» Но сколько было случаев, когда брали не разглядывая — беленький или черненький, просто с материнским глубоким чувством забирали и усыновляли самых слабеньких. Как умело, тактично устраивала Женя и персонал деткомбината «знакомство» с найденными «папой и мамой»!
