Я сделал шаг назад и, припомнив полученные уроки бокса, два раза ударил его слева. Первый он парировал, но второй — пропустил. Я продолжал наносить быстрые удары, и его голова болталась из стороны в сторону.

Конечно, и мне досталась большая взбучка, но деньги я не отдал. Не отдавал и в дальнейшем.

Верзила, уходя, сказал:

— Я займусь тобой позже, ниггер!

Но никогда больше ко мне не приставал.

В восьмом классе учительницей английского языка была миссис Хард. Она очень помогла мне в изучении языка. Это было совершенно необходимо — ведь до последнего времени я не мог даже правильно написать свое имя.

Благодаря стараниям миссис Хард я все же закончил восьмой класс.

Черный бунт в «маленькой Корее»

В октябре, когда я только начал учиться в девятом классе, неожиданно приехала мама и увезла меня обратно на Юг. Она считала, что следует оставаться там, пока мне не исполнится 21 год.

Моя новая школа называлась «средняя школа для негров Дэвида Т. Ховарда». Практически это была самая плохая школа, которую я когда-либо посещал. Американское правительство белых расистов не имело денег для негров. Они уходили на бомбардировки поселений бедных цветных крестьян на другой стороне земного шара во имя «святого антикоммунизма».

Мне никогда не приходилось видеть столько учителей-мужчин, как в этой школе. Здоровые мужики с широкими плечами и сильными руками, бывшие футболисты и бейсболисты, они получали стипендию из Фонда Рокфеллера за поддержание дисциплины среди учащихся.

В школе применялись два вида наказания: порка и битье. Второй вид мало чем отличался от первого и состоял в том, что учитель нагибал голову ученика и с силой бил его по оголенным местам.

Самым строгим учителем во всей школе был мистер Бордерс. В его классе никто никогда не болтал. Единственное, что было слышно на его уроках, — это дыхание и скрип перьев по бумаге. Он обычно сидел на стуле и делал вид, что дремлет или читает газету. На самом деле он зорко следил за учениками. Один раз я видел, как он разделался с мальчиком, который ел бутерброд во время урока. Он взял его за воротник и так ударил доской, что тот целую неделю хромал.

Иногда наказания проводились одновременно во многих классах.

Одним словом, жизнь в этой негритянской школе была несладкой. И все же она не шла ни в какое сравнение с порядками в другой школе для негров — Букера Т. Вашингтона, где в свое время учился Мартин Лютер Кинг. Мы называли ее «маленькой Кореей», потому что многие ребята, которые учились здесь, были перевязаны с головы до ног и в гипсе, как будто они были ранены на войне в Корее. Не было ничего удивительного в том, что перед входом в обе школы стояли офицеры-рекруты. В школах процветало насилие, напоминающее атаки морскими пехотинцами корейской деревни.

Я хотел уйти из школы и уехать из Джорджии. Думал вообще покинуть южные штаты Америки, но мама не разрешила. Я должен был остаться и помогать ей и папе Саттону, так как они сильно постарели, а дедушка Мид умер.

Я нашел работу в большом магазине на Пичтри-стрит, которую выполнял во второй половине дня. При этом зарабатывал 9 долларов в неделю плюс чаевые за чистку ботинок. Хозяевами магазина были старые греки. Пичтри-стрит — большая торговая улица Атланты, на которой расположились многие универмаги, а так как город был окружен военными базами и в это время велась война в Корее, то деньги рекой текли в кассовые аппараты.

Как-то раз команда парашютистов перед отправкой в Корею ввалилась в магазин, где я чистил обувь. Один из них был цветной и, должно быть, с Севера, так как никто из южан-негров не осмелился бы сидеть рядом с белыми — это означало бы для него смерть.

Увеселительные заведения Атланты находились в «городе белых», и каждая дверь, будь то кафетерий, закусочная или ресторан, помечалась: «только для белых» или «только для черных». Там же находился ресторан, «Уайт касл». Здесь черные стояли в очереди за завтраком — им отпускали в бумажных пакетах котлеты, которые они проглатывали стоя. Правда, внизу, в длинном подвале, где греки организовали хранилище для зимней одежды белых богачей, многие черные рабочие могли поесть сидя. Мы столовались вблизи прессов химчистки, так как закон запрещал нам сидеть вместе с белыми. Здесь собирались все черные: шоферы, домработницы, швейцары, чистильщики обуви, посыльные и т. д.

Там, внизу, среди ящиков в подвале, сидели одетые в униформу черные и обсуждали свое положение.

— Эти проклятые белые, — говорила домработница, — думают, что мы любим готовить им еду и мыть задницы их детям. У меня у самой куча детей, а я их почти не вижу.

— Белые считают, что они лучше нас, — вставил один из мальчиков-посыльных и добавил: — Во всяком случае, я не собираюсь

отправляться в Корею и драться там за свободу цветных, потому что я не свободен дома, в Америке.

— Это правильно, — поддержали все мужчины.

Позже я получил другую работу — в химчистке мистера Веста, которая находилась ближе к дому, на Уайтхолл-стрит, вблизи того места, где старая негритянка была выброшена из автобуса за то, что не уступила место белому мужчине.

Моя новая работа была похожа на старую, но я получал на три доллара в неделю больше за то, что работал всю субботу с 8 утра до 7 вечера. Я чистил ботинки, мыл пол и доставлял клиентам, живущим поблизости, их вычищенные вещи.

Химчистка приютилась между винным магазином и греческим рестораном. Со мной работало несколько цветных, а также мистер Скотт — красномордый тип, продававший крепленые вина и самогон. Он любил «ставить негров на место». Чтобы свести концы с концами, он залезал в кассу мистера Веста, когда того не было поблизости.

Я обычно обедал в греческом ресторане. Он редко бывал полон, но мы, черные, никогда не занимали столики, а шли за занавески, где был туалет, и там, возле вешалок, перекусывали.

Несмотря на то что мистер Скотт не принадлежал к классу мистера Веста, он гордился своей белой кожей и считал себя значительно выше нас, черных. Белая кожа в Джорджии означала, что человек, ею обладающий, может выпить стакан холодной воды, прогуляться в парке, сесть на скамейку, насладиться ароматом цветов, не боясь того, что кто-то прогонит его.

В один из жарких октябрьских дней пришла пьяная пара — белый с женой. Женщина взобралась на сиденье передо мной, широко расставив ноги и задрав юбку выше колен, и потребовала, чтобы я почистил ей обувь.

Я надеялся, что ее пьяный муж не видит, что происходит. Белая женщина кокетничала со мной. И наконец случилось то, чего я опасался.

—      Ниггер, ниггер! Ты смотрел под юбку белой женщине? — закричал ее муж.

В комнате установилась мертвая тишина. Все белые клиенты бросили свои дела и сосредоточили свое внимание на мне. Щетки почти выпали из моих рук.

—      Ниггер, ты слышал, что я сказал? Ты смотрел под платье белой женщине?

Его пьяный голос прозвучал как пушечный выстрел. Я посмотрел ему прямо в глаза.

—      Меня зовут не ниггер, а Шерман, и меня учили не заглядывать под юбки женщинам.

Обстановка накалилась, и я понял, что мое увольнение — вопрос времени.

Вскоре после этого к нам зашел фермер из Джорджии.

—      Почисть их, парень, — потребовал он,— давненько я не чистил обуви у ниггера! Эти ботинки стоили мне 20 долларов, — прокричал он мне.

Я знал, что он лжет, что он был так же беден, как я, и постарался побыстрее очистить его ботинки от навоза.

—      Слышишь ты, ниггер? Я сказал, ботинки стоят 20 долларов!

—      Ну да! — промычал я, пытаясь сдержать свой темперамент.

Ответ задел его, так же как слово «ниггер» ранило меня. Он вскочил со стула, будто я стукнул по его ноге молотком. Его красное загорелое лицо перекосилось. Я, черный, совершил страшное преступление — отказался назвать его «сэр».

Он спрыгнул с места и закричал:

—      Там, откуда я, хорошо знают, как надо обращаться с ниггерами твоего сорта. Ты бы не протянул и дня в моем родном городе.