Наконец машина остановилась. Мы были на месте. Толстый негр сделал несколько шагов, волоча ноги, отвернул брезент и сказал:
— О’кей, парни, дальше, не поедем. Здесь вы сможете заработать немного свежих калифорнийских денег.
Сомнительный белый тип с загорелым лицом подошел и поздравил нас с прибытием на плантацию:
— Привет всем! Я здесь босс, владею этой плантацией. Плачу по три пятьдесят за каждый мешок в пятьдесят килограммов, который вы соберете. Можете не спешить, никакой горячки. Вы заработаете столько, сколько сами захотите. Когда проголодаетесь, сдайте всего лишь один мешок, и сразу получите плату. Потом идите в автолавку, где сможете купить все, что вам нужно.
Вернулся толстый негр и сказал, что транспорт обратно в Лос-Анджелес стоит полтора доллара.
Около восьми часов утра каждый из нас получил по большому мешку примерно шести метров длиной и принялся за работу. Мы двигались по хлопковому полю, как стадо безмолвного скота, а солнце тем временем поднималось все выше и выше. На хлопковых полях Калифорнии не услышишь негритянских песен — ни спиричуэлс, ни блюзов. Стоит мертвая тишина, прерываемая лишь самолетом пограничной полиции, пустившейся в поиски мексиканцев, которые нелегально переходят границу США.
Мне было шестнадцать лет, я был крепок и силен и к тому же страшно голоден. Я мог отправить человека в нокдаун любой рукой, мог пробежать восемь километров и при этом не устать и не запыхаться. Поэтому несколько сотен килограммов хлопка казались сущим пустяком.
Теперь я знаю, почему мои африканские предки там, на хлопковых полях Джорджии, пели спиричуэлс и блюзы. Потому что сбор хлопка — ужасный, изнурительный труд. Хлопковые кусты высотой по грудь полны колючек, а сборщик должен просовывать руку между колючек и отрывать пушистые белые коробочки. Наиболее крупные из них растут у самой земли. Боссы всегда следят за тем, чтобы были собраны все коробочки снизу, потому что за них лучше всего платят.
Половину рабочего времени приходилось буквально ползать на коленях, нагибаться и царапаться об острые колючки. Собирать хлопок окапалось хуже, чем работать в «Голливудском пеленочном сервисе». На руках некоторых старых сборщиков хлопка было больше ран, чем у нас, работавших в прачечной. Вместо ряда белых сушильных машин были ряды белого хлопка. Как только заканчивался один ряд, нужно было продолжать в следующем.
На протяжении нескольких часов солнце висело над нами красным пылающим шаром. Ни дуновения ветерка. Я собирал и собирал. В животе появилось такое ощущение, будто он наполнен бетоном. Я чувствовал, что могу потерять сознание от голода. «Господи, — думал я, — хлопка в этом мешке уже по меньшей мере на два доллара».
Я заковылял к автомобилю толстого негра, волоча за собой мешок. Толстый негр и белый тип стояли вместе с другим белым, у которого через плечо была переброшена охотничья двустволка. Он и выплачивал деньги — касса висела у него на животе.
Подъехала машина с водой, и все негры устремились с поля, чтобы ополоснуть лица и остудить горящие глотки.
Засигналила автолавка, и множество ног помчалось к ней. Несколько индейцев передавали по кругу большую банку сардин и жадно ели покрытую маслом рыбу вместе с солеными кексами. Когда я почувствовал запах сардин, я чуть не потерял сознание.
Все тащили свои мешки к хлопкоочистительной машине, чтобы взвесить их. Когда мой мешок оказался на весах, я не поверил своим глазам. Я забыл, сколько он весил, но помню, что получил за него меньше доллара. Этого не хватало, чтобы поесть. Кока-кола стоила здесь двадцать пять центов против десяти в городе, сардины — от пятидесяти до семидесяти пяти центов против нормальной цены в десять или пятнадцать центов. Все в этом магазине стоило вдвое или втрое дороже. Мы попали в ловушку этих маленьких капиталистов.
Я вернулся в поле и собирал хлопок еще несколько часов. Солнце было таким палящим и ослепительным, что глаза можно было приоткрыть лишь на короткое мгновение.
Когда потные, молчаливые индейцы покинули поле, это послужило сигналом к отдыху для всех остальных. Солнце стояло теперь прямо над нашими головами, и никто, будучи в здравом уме, не оставался в поле, рискуя поджарить свои мозги. В поисках защиты от солнца мы залезли под автобусы и машины.
Через некоторое время в нашем лагере появилось несколько элегантно одетых негров. Мне было достаточно бросить на них взгляд, чтобы увидеть, что это за типы — все та же старая компания карточных шулеров и проституток, которая всегда следовала за иммигрантами и пыталась выудить у них тяжелым трудом заработанные деньги.
Элегантные негры положили на траву под деревьями несколько одеял и начали играть в карты и кости. Через некоторое время появились бутылки с вином и виски домашнего производства по двойной по сравнению с магазинной ценой.
Я хотел крикнуть своим товарищам по работе, что у них не было никакого шанса на выигрыш, что кости и карты наших гостей мечены. Но один-единственный взгляд на пистолет, который торчал из заднего кармана главаря, заставил меня воздержаться.
Вскоре почти все сборщики хлопка собрались вокруг одеял, и кости заплясали по кругу в красных, черных, коричневых и белых руках. Когда наступила моя очередь, я играть отказался: у меня не было никакого желания лишиться тех жалких грошей, ради которых я надрывался под раскаленными лучами солнца.
Я истратил два с половиной доллара на кока-колу, хлеб, сыр и сардины и пережевывал каждый кусочек так, будто он был последним в моей жизни. Когда насытился, то просто упал на какую-то кучу и заснул как убитый.
Проснулся с чувством тревоги: «Где я и что здесь делаю?»
Действительность вторглась в сознание, как только оно начало функционировать, и я заметил, что стало темно и холодно. Толстый негр надел фуражку таксиста и собирал с каждого по полтора доллара за доставку домой. У людей денег оставалось немного после того, как поработали шулеры, а торговцы вытянули остальное. Мужчина с дробовиком выплачивал заработанное, а рядом стояла его жена-продавец, получавшая плату за еду и напитки.
У меня оставалось всего шестьдесят центов. Толстый негр был непреклонен. Он покачал головой и устремился вниз по дороге, предоставив мне и нескольким другим голодным, испуганным и бездомным людям самим позаботиться о себе на хлопковом поле.
Таким оказался мой первый контакт с армией нищих сельскохозяйственных рабочих США.
В первую ночь я спал в хлопкоупаковочной машине, зарывшись в мягкие кипы хлопка. Чтобы не задохнуться, лежал, прислонившись к мелкой сетке, удерживавшей хлопок на месте. Подо мной — примерно метр хлопка н столько же надо мной. Кипы хлопка защищали от холодного ветра, дувшего с гор, и согревали меня, как большое белое одеяло.
Вторую ночь я спал в поле, засунув ноги в мешок, и ветер пустыни свистел в моих ушах. Днем ходил от плантации к плантации, от фермы к ферме. Собирал хлопок, картошку или лук, чистил редиску и упаковывал ее в ящики. Мне нужно было накопить двадцать долларов, чтобы начать новую жизнь.
В любом месте, где бы я ни останавливался, порядок был один и тот же: тяжелая и грязная работа с восхода до заката и низкая оплата. Редко удавалось заработать больше трех-четырех долларов. Повсюду были все те же боссы с дробовиками и кассами, все те же продовольственные лавки с немыслимыми ценами. Некоторые фермеры брали плату даже за питьевую воду. И повсюду все та же армия оборванцев — обездоленных людей с испуганными лицами. А в конце пыльной дороги — все те же шулеры, проститутки и карты.
В одном месте вокруг бараков стояли старые рахитичные «форды» тридцатых годов, и один с табличкой, на которой было написано: «Джорджия — персиковый штат». Машина принадлежала обедневшей белой семье, которая всю жизнь работала на фермах в Джорджии, а теперь приехала сюда собирать хлопок. Лица мужа и жены были почти что черны от загара, а их волосы приобрели оранжевый цвет. Ни у одного из их детей не было обуви, и все, что они имели, было упаковано в картонные коробки, привязанные к крыше автомобиля. Мне было их ужасно жаль.
