Учительница побледнела как привидение, и мне на какое-то мгновение показалось, что она упадет в обморок. Но она взяла себя в руки и указала мне на дверь.

—      Вон! — закричала она. — И никогда больше не возвращайся! Три замечания!

Черт возьми, три замечания сразу. Новый личный рекорд — обычно мне ставили несколько минусов за то, что ругался, и за болтовню в классе, но три замечания одновременно я никогда раньше не получал.

Я собрал учебники и двинулся к двери. Бросил последний взгляд на своих чернокожих товарищей и прочитал в их лицах, что мне не следовало так поступать. Но я не жалел об этом и ничего не боялся. Мне не было дела до «железного занавеса» и дурацкой болтовни в школе. На тренировке я мог выдержать три раунда против профессионала и устоять на ногах. В один прекрасный день я стану великим боксером, буду разъезжать в большом автомобиле, как чемпионы мира Джо Луис в Рэй Робинсон, куплю красивый дом дли себя и своей семьи и вернусь в Хартфордскую школу героем.

…В июне я устроился на летнюю работу на табачном поле. Через пару месяцев я уже изнемогал от пролитого пота и пыли, вызывавшей кашель. От сока с табачного листа ладони становились липкими и черными. Хозяева обращались с нами так же жестоко, как обращаются с турецкими и греческими рабочими-иммигрантами на фабриках Западного Берлина.

Тогда я нашел работу получше: продавцом кока-колы, земляных орехов и горячих сосисок на стадионе Бакли, где наша команда «Хартфорд чифс» выступала в матчах поздними летними вечерами. Внезапно на стадионе разразилась «дикая» забастовка. Мы разрывались на части на крутых бетонных лестницах, продавая фруктовую воду и отсчитывая сдачу прыгающим и кричащим фанатикам бейсбола. Большинство продавцов были либо подростками, которые подрабатывали летом, чтобы скопить немного денег, либо пьяницами, работавшими ради недельной порции спиртного. Я был несовершеннолетним, а миллионеры, которым принадлежал стадион, заставляли меня и моих товарищей работать за жалкий процент с оборота. Профсоюза не было. Не существовало никаких контрактов, никаких больничных листов. Поэтому мы забастовали — чтобы добиться лучших условий труда.

Не знаю, как началась эта забастовка. Она разрасталась как бы сама по себе, и вскоре почти половина всех рабочих приняла нашу сторону. Но в руках боссов были деньги и власть, и они легко разгромили стачку, набрав дополнительным персонал. В последний день забастовки появилась масса новых работников и множество полицейских, которые не пускали забастовщиков на стадион.

В августе я наконец достиг магического шестнадцатилетнего возраста, означавшего, что мне не обязательно ходить в школу. Вечером в день своего рождения я пошел в кино и оставался в центре города, пока время не перевалило за полночь. Когда пришел домой, все уже улеглись спать. Я не знал, что семья собиралась сделать мне сюрприз, устроив праздник. Тетушка Рли испекла для меня торт, а на плите стояло одно из моих любимых афроамериканских блюд: цыплячьи крылышки с лапшой.

Через несколько дней у меня состоялось нежное прощание с тетушками, и я купил билет до Гэри. Впрочем, я не собирался задерживаться в грязном расистском городе стали. Чикаго находился всего в 50 километрах, и я ежедневно ездил туда. Нашел работу на оптовой овощной базе, где разгружал арбузы с грузовиков-рефрижераторов, таскал мешки с картошкой весом по 50 кг.

Работа была тяжелой. Она начиналась в четыре часа утра — я сменял тех, кто работал ночью. Это значило, что мне надо было вставать в два, чтобы успеть из Гэри на работу.

Черный Чикаго — целый город в городе. Единственными белыми, которых доводилось здесь увидеть, были полицейские и хозяева магазинов. Очереди на бирже труда тоже состояли из одних черных. Несмотря на войну в Корее, которая привела к оживлению деловой активности, этот город напоминал о временах депрессии.

Будучи чернокожим и не членом профсоюза, я без лишних слов согласился на любую работу. Дама на бирже труда дала мне направление на мойку автомобилей, где я работал раньше. Я проработал там до тех пор, пока не получил чек. Затем купил билет на железнодорожный экспресс компании «Юнион Пасифик» до Лос-Анджелеса и с дрожью в коленях пустился в путешествие в благословенный край «белых ангелов».

Я пришел, Калифорния!

С шестьюдесятью долларами в кармане я спрыгнул с поезда на вокзале «Юнион стейшн», накаленном солнечными лучами. Сначала я удивился, почему все кругом носят темные очки, но вскоре выяснил, что это делается совсем не для защиты от солнца, а потому что воздух здесь был тяжелым, насыщенным газами, и глаза от этого слезились.

— Бог ты мой, — сказал я сам себе, волоча бумажную сумку, — пальмы в городе?

Никогда раньше я не видел пальм, кроме как в кино.

Миновав несколько мексиканских антикварных магазинов на Оливера-стрит и сувенирные лавки — западни для легковерных туристов, где продаются пончо, открытки с видами и сомбреро, — я продолжил свой путь на трамвае до общежития на Хоуп-стрит. Там я внес квартплату за две недели вперед и за десять долларов приобрел в кафетерии талоны на питание. После этого отправился обратно той же дорогой, которой пришел, с грандиозной мыслью покорить этот город. Подошел к первому попавшемуся полицейскому и спросил его, как пройти к центру. Он посмотрел на меня как на дурака.

— Это и есть центр, парень, — сказал он.

Я ожидал увидеть небоскребы, но в отличие от других больших городов, которые я видел, в Лос-Анджелесе их не строили, как мне объяснили, из-за риска землетрясения. Для Лос-Анджелеса, во всяком случае для района, куда я попал, было характерно другое: проститутки, сутенеры, гомосексуалисты, джазовые клубы в подвалах, стриптиз, комические театры, дешевые отели, залы игральных автоматов, будки чистильщиков обуви, патефоны, ревущие на полную громкость, магазины одежды и три-четыре ярко освещенных винных магазина на каждый квартал. Кругом промышляли воры карманники, грабители и мелкие жулики.

На одной только Мэйн-стрит действовало больше мошенников, чем в ином городе во время карнавала. Обворожительные парни в элегантных фланелевых костюмах, галстуках «а-ля Дикий Запад» и ковбойских сапогах «обрабатывали» глазеющую деревенщину. Солдаты-отпускники из Кореи с деньгами, которые жгли им карманы, заманивались в залы для игры в бинго, где их буквально раздевали догола.

В любое время суток, светило ли солнце, или шел дождь, в жару и стужу белые, черные, красные и коричневые люди сидели на улице со сморщенными от голода и нужды лицами и просили милостыню. Кровоточащие руки просили денег на еду. И это происходило в самом богатом капиталистическом государстве мира!

Чем дальше я шел по Мэйн-стрит, тем больше негодовал. Вдруг я услышал вой полицейских сирен и дробный звук автоматной очереди. Звуки неслись из музея криминалистики. За двадцать пять центов здесь можно было увидеть автомат, которым пользовался Джон Диллинджер при ограблении банка, пуленепробиваемый «кадиллак» Аль Капоне с белыми покрышками и с отверстием для винтовки в заднем окне, а также оружие, принадлежавшее когда-то многим известным гангстерам.

Выйдя из музея на ослепительное солнце, я направился к спортивному залу, перед которым одна из знаменитостей в мире бокса — Одноглазый Конноли — создавал рекламу нескольким боксерам, тренировавшимся к предстоящему матчу.

— Заходите, посмотрите, как лучшие боксеры мира тренируются здесь каждый день! Вы увидите чемпиона в легком весе Картера, лучшего в мире полутяжеловеса Арчи Мура, третьего в мире в полусреднем весе Рамона Фуэнтеса, четвертого в полусреднем весе Арта Арагона! Всех вместе — за двадцать пять центов, пятьдесят центов — по субботам и воскресеньям.

Будто ведомый какой-то магической силой, я вошел в один из самых знаменитых в мире залов для бокса, рассказал Одноглазому, что хочу стать настоящим боксером, что уже тренировался в Коннектикуте. Он отвел меня прямо к Пэдди Квайяду. А тот будто сошел с обложки боксерского журнала. В прошлом боксер, золотоискатель, моряк и владелец салуна на Диком Западе, он был хозяином спортзала на Мэйн-стрит.