Наконец появился белый священник из церкви святого Антония и разъединил нас, сообщив, что позвонил в полицию. Сирены и школьный звонок раздались одновременно, и все разбежались.
Пити прилично отделал меня, но зато больше никогда со мной не ссорился. После этого положение нашей компании улучшилось.
Сколько я ни старался нагнать школьную программу, все было безнадежно. Я слишком отстал из-за дней и месяцев, упущенных в Атланте и Гэри.
Это был мой последний год в школе Генри Бернарда-младшего. На балу, устроенном в конце учебного года, я чувствовал себя прескверно, потому что должен был вновь пойти в девятый класс в Хартфордской школе.
Хартфордская муниципальная средняя школа была построена в 1639 году по образцу подобных английских заведений. Она была такой старой, что спортивный зал для мальчиков по-прежнему отапливался газом, а электрические светильники сохранились, по-видимому, с 1890 года. Октавия очень гордилась тем, что устроила меня в публичную школу, имевшую репутацию одной из лучших в стране. Отсюда вышло немало губернаторов, конгрессменов, сенаторов, адмиралов и генералов.
Здесь не было надписей на стенах, не было и надсмотрщиков. Отсутствовали учителя с кожаными ремнями, патрулирующие по коридорам. Ученики не устраивали потасовок и не выталкивали друг друга из окон со второго или третьего этажа. От учеников здесь ожидалось, что они будут вести себя воспитанно и продолжать славные традиции знаменитой школы.
Учителя были хитрыми, остроумными, проворными и решительными. Они нисколько не походили на своих низкооплачиваемых коллег из гетто или трущоб, которые только и мечтали о том дне, когда смогут уйти на покой. Учителя здесь обращались к ученикам со словами «мистер» и «мисс». Они гордились дипломами лучших колледжей и университетов и никогда не поднимали ни на кого руки. У них не было в этом необходимости, потому что методы преподавания в Хартфордской школе были такими же старинными, как Библия, а железная дисциплина напоминала о прусской кадетской школе.
Мальчики сидели с левой стороны, в алфавитном порядке, а девочки — с правой, по той же системе. Девочкам было запрещено пользоваться румянами, губной помадой и другой косметикой, носить юбки выше колен. Джинсы, тенниски, сандалии и спортивные шапочки были вне закона в классе. В первый же день меня отправили домой с замечанием за то, что я пришел в школу в джинсах.
В классе не разрешалось разговаривать даже шепотом, а о жевании бутербродов нечего было и думать. Нельзя было жевать резинку, опаздывать и прогуливать. Нарушения правил немедленно фиксировались: учитель говорил, что мистер такой-то или мисс такая-то получает замечание. Одно замечание равнялось трем минусам. Пятнадцать минусов за одну четверть автоматически влекли за собой наказание: лишение права посещать школу в течение пятнадцати дней. Дополнительные девять минусов приводили к исключению без права на восстановление в Хартфордской школе. Каждое замечание означало также, что провинившийся должен был отсидеть в школе лишний час после занятий.
Лучшие ученики все четыре года замечаний не имели. Они никогда не нарушали правил и за это вознаграждались такой записью в своих экзаменационных книжках: «Ни одного замечания, ни одного опоздания, ни одного прогула».
Значительная часть учеников, в том числе и я, не очень-то подходили для этой школы. В среднем нормальный ученик получал около пятидесяти минусов за четыре года. Получать их было несложно. Судите сами: три за шепот в классе, вдвое больше за невежливость с учителями.
В старинной благородной Хартфордской школе чернокожей молодежи было немного. Большинство учеников жили в симпатичных жилых районах, примыкающих к Вест-Хартфорду, шикарному
пригороду миллионеров.
В моей новой школе не было черных учителей. Единственными чернокожими, помимо кучки учеников из гетто, были персонал кухни и уборщики, которые бродили по коридорам с длинными метлами.
В первой четверти я держал себя в руках и получил только пару замечаний. Ведь здесь мне предоставлялась возможность осуществить свою мечту — играть в настоящий американский футбол, подобно генералу Эйзенхауэру.
Американский футбол
Во время заседаний трибунала Рассела в Стокгольме многие спрашивали меня, как могли такие румяные, как спелое яблочко, любители фруктового сока творить то, что они творили во Вьетнаме. К сожалению, я не успел рассказать им об американском футболе.
На второй день своего пребывания в школе я появился на тренировочном поле и попытался попасть в футбольную команду. У меня не хватило терпения дождаться, когда директор разошлет новичкам приглашение обучаться самому мужественному из всех видов спорта — американскому футболу.
Когда я выбежал на поле, там уже находилась сотня бегавших парней, одетых в бело-голубые майки, тренировочные брюки и резиновые тапочки. Они отрабатывали бег трусцой и быстрые спурты, длинные и короткие пасы, и делали это со стонами и рычанием. Но с каждым днем все меньше парней приходило на тренировки, которые становились все тяжелее.
Вскоре настало время первого испытания — мы должны были показать, что́ нам дали двухнедельные тренировки. Тренеры разделили кандидатов на две группы и стали гонять нас до тех пор, пока мы не попа́дали на траву от полного изнеможения.
— Встать! Бежать, бежать, бежать! Бросок, бросок, бросок!
По команде «бросок» мы во весь рост бросались на землю с вытянутыми руками, как парашютисты.
Тренеры орали так, будто муштровали морских пехотинцев, а мы едва успевали перевести дух. За сотней прыжков на руки с переворотом через голову, пятью-десятью отжиманиями на руках и столькими же приседаниями следовало: «Бежать, бежать, бежать! Еще немного, бросок, бросок, бросок, еще раз, еще раз, еще раз!» Самые сильные из нас выполняли команды, и те, кто не выдерживал, сбивались на траве в потную кучу.
Вот таким путем во многих американских школах отделяют мальчиков от мужчин, слабых от сильных, плевела от зерен. Мне не исполнилось и пятнадцати, а руки мои после тренировок стали упругими и сильными, живот плоским. Я весил 80 кг при росте 180 см — прекрасный продукт американской средней школы.
Когда тренеры говорили кому-нибудь: «Иди, экипируйся», это означало, что тот зачислен в команду. Многие американские мальчики мечтают о том дне, когда они выбегут на футбольное поле под звуки школьного оркестра, крики полуодетых девиц и рев публики. Я вместе с другими сильными парнями стремился занять вакантное место «толкача».
В последний отборочный день тренеры вывесили в раздевалке списки с именами тех, кто прошел испытания. У меня не хватало духу пойти туда и посмотреть. Все же я подошел к очереди и взглянул на список из-за плеч других. Получилось! Я был принят в команду.
Чернокожий парень из виндзорского гетто с трудом сдерживал слезы. Несколько ирландцев стояли и кусали губы, а молодой итальянец бился головой о дверь шкафчика. Это были те, кто не попал в команду, кто не мог надеть бело-голубую футбольную форму Хартфордской школы.
Я шепнул чернокожему парню, чтобы он не вел себя как ребенок, но он не мог больше сдерживаться и зарыдал.
— Подожди до следующего года, — попробовал я его утешить, — сможешь еще раз попытаться.
Но он не хотел ждать, поэтому вступил добровольцем в армию и сразу же был отправлен на отдаленный театр военных действий. В последние дни мая офицеры-вербовщики «дяди Сэма» поставили свой письменный стол в коридоре напротив кабинета директора. В старинной благородной Хартфордской школе было более двух тысяч учеников, и офицеры, одобрительно щупавшие упругие мускулы и похлопывавшие по широким спинам учеников, завербовали здесь массу свежего пушечного мяса.
Итак, я стал членом команды. Теперь нужно было удержаться в ней. Я думал об этом, собирая в приподнятом настроении новенькое снаряжение и вешая его в свой шкафчик. Это снаряжение стоит особого рассказа. Тяжелый шлем весом в 2,5 кг предохраняет голову от серьезных травм. (Каждый год множество подростков погибает или получает увечья при игре в американский футбол.) Затем идут кроваво-красные наплечники, которые защищают от переломов ключицы и травм плечей. Они также помогают тому, кто их носит, вышибать дух из противника. Вокруг ребер туго зашнуровывается корсет. Бедра тоже имеют специальную защиту, а наколенники позволяют избежать разбитых коленных чашечек.
