Чэн Цянь так пристрастился к письму, что перестал следовать наставлениям учителя, ведь Мучунь требовал, чтобы он писал правила только один раз в день. Но когда Сюэцин пришел позвать его к ужину, Чэн Цянь, словно одержимый, переписывал их уже в пятый раз и, похоже, не собирался останавливаться.

Кисточка для письма, сделанная из шерсти колонка, значительно отличалась от палочек. Поскольку Чэн Цянь впервые пользовался кистью и бумагой, иероглифы, которые он писал, выглядели особенно неприглядно. Было заметно, что он намеренно подражает почерку человека, вырезавшего все эти надписи на столе. Он не только уложил в голове сами правила – его память жадно впитала написание каждой черточки, каждого крючка.

Сюэцин обнаружил, что каждый раз, когда Чэн Цянь писал, он совершенствовал то, что у него не выходило в прошлый раз. Он словно отдавал себя целиком каждой ошибке. Он был так поглощен своим занятием, что просидел за ним почти два часа, не делая перерыва. Мальчик даже не заметил, как Сюэцин вошел в его кабинет.

Чэн Цянь хорошо выспался в первую ночь, но этим вечером он был слишком взволнован, чтобы спать. Он словно воочию видел все эти штрихи, стоило ему только закрыть глаза, хотя боль в натруженном запястье все усиливалась.

Судя по всему, и правила клана, и название на табличке павильона Цинъань написал один и тот же человек. Чэн Цяню так полюбился этот почерк, что он беспокойно ворочался в постели. Табличка была ветхой, а обшарпанный деревянный стол и вовсе выглядел так, будто вот-вот развалится. Думая об этом, Чэн Цянь заключил, что правила клана были введены не так давно.

Но чей это был почерк? Учителя?

Чэн Цянь прокручивал эту мысль в голове, пока его не одолела сонливость.

Он не заметил, как заснул, и его закрутила волна еще не позабытых воспоминаний – в пелене тумана что-то неведомое кружило его по горе Фуяо. Крутя, вертя, его вдруг привело в Зал Неизвестности, где он был днем. «Зачем же я пришел к учителю?» – вдруг озадаченно подумал Чэн Цянь.

Тем не менее он переступил порог и увидел во дворе какого-то человека.

Это был высокий мужчина, но Чэн Цянь не мог разглядеть черт его лица – казалось, они утопали в странной черной дымке. У мужчины были ужасно бледные руки, с четко очерченными суставами. Всем своим видом он напоминал неприкаянную душу.

Испугавшись, Чэн Цянь неосознанно отступил на пару шагов, но вдруг почувствовал беспокойство за своего учителя.

– Кто ты? Почему ты во дворе дома моего учителя? – набравшись смелости, спросил он.

Мужчина вскинул руку, и Чэн Цянь ощутил сильное притяжение. Оно подняло его в воздух и в мгновение ока бросило к незнакомцу.

Поднятой рукой тот снисходительно коснулся лица Чэн Цяня.

Рука этого человека была так холодна, что от одного прикосновения Чэн Цянь продрог до костей.

– Не слишком ли ты смелый, малыш? – Мужчина схватил Чэн Цяня за плечо и усмехнулся. – Уходи.

Чэн Цянь почувствовал сильный толчок и в то же мгновение проснулся в своей кровати. За окном только-только занимался рассвет.

Сон рассеял все мысли о дальнейшем отдыхе. Мальчик привел себя в порядок и, чтобы убить время, принялся поливать цветы во дворе. Это заставило Сюэцина, пришедшего проводить Чэн Цяня в Зал Проповедей, глубоко устыдиться своего позднего пробуждения.

Зал Проповедей представлял собой небольшой стоящий посреди поляны павильон с несколькими столами и стульями. Хотя Чэн Цянь и Сюэцин прибыли очень рано, в павильоне уже суетился другой слуга. Он подмел пол, вскипятил воду и готовился заваривать чай.

Чэн Цянь нашел себе место, и хорошо воспитанный юноша-даос тут же подал ему пиалу с горячим напитком.

Выражение лица Чэн Цяня осталось холодным и непроницаемым, он лишь присел на краешек каменного стула – похоже, эта привычка давно стала его второй натурой. Научившись терпеть лишения, он никак не мог привыкнуть к комфорту. Он чувствовал себя неловко и сильно смущался, наблюдая, как другие работают, пока он пьет чай.

Едва осушив пиалу, Чэн Цянь услышал шаги. Он поднял глаза и увидел странного молодого человека, идущего по прилегающей к павильону аллее.

Юноша был облачен в темно-синие одежды и держал в руках деревянный меч шириной больше ладони. Двигался он довольно быстро, глядя прямо перед собой, в то время как его помощник неуклюже бежал чуть позади.

– Это второй шишу, – шепнул Сюэцин Чэн Цяню.

Значит, это второй шисюн, Ли Юнь. Чэн Цянь видел его имя на доске за деревянной дверью Зала Неизвестности, поэтому мальчик поспешно встал, чтобы поприветствовать его:

– Второй шисюн.

Ли Юнь не ожидал, что кто-то прибудет сюда раньше него. Услышав голос, он остановился, поднял голову и уставился на Чэн Цяня. Его зрачки, казалось, были больше, чем у обычных людей, отчего глаза выглядели холодными, словно лед.

…А может, они не просто выглядели холодными, но и на самом деле были такими?

Ли Юнь выдавил улыбку, больше похожую на злорадную усмешку, и наконец заговорил:

– Я слышал, учитель привел двух новых шиди. Ты – один из них?

Чэн Цяню не понравился взгляд Ли Юня – он почувствовал в нем что-то зловещее.

– Да, а другой – мой четвертый шиди, Хань Юань.

Ли Юнь шагнул вперед.

– А тебя тогда как зовут? – заинтересованно спросил он.

Ли Юнь походил на бывалого волка, заметившего кролика. Чэн Цянь чуть было не отпрыгнул от него, но вовремя сдержался. Резко выпрямившись, он невозмутимо ответил:

– Чэн Цянь.

– О, сяо Цянь. – Ли Юнь кивнул и протянул, лицемерно улыбнувшись: – Приятно познакомиться.

Чэн Цянь видел лишь его белоснежные зубы, и это лишний раз подтверждало, что на данный момент в клане Фуяо не было ни одного человека, который мог бы ему понравиться, не считая учителя.

Но как знать – его учитель мог оказаться и не человеком вовсе.

Вскоре на горизонте появились Хань Юань и Мучунь чжэньжэнь. Хань Юань тут же уселся перед Чэн Цянем и, жалуясь, что тот не пришел поиграть с ним, перепробовал все угощения на столе.

Иногда Хань Юань льстиво улыбался учителю, а иногда оборачивался, чтобы подмигнуть и состроить рожу Чэн Цяню, деловитому, но аккуратному.

Он служил прекрасной иллюстрацией к поговорке «уродливые люди делают больше зла».

Что до их дашисюна, Янь Чжэнмина, то он опоздал на целый час и, конечно же, пришел зевая.

Разумеется, такой человек, как Янь Чжэнмин, никогда не ходил пешком – он прибыл, сидя в плетеном кресле.

Двое слуг шли спереди и двое сзади, они несли своего господина от самой «Обители нежности».

Прелестная девушка быстрым, широким шагом шла позади, обмахивая Янь Чжэнмина веером, а рядом шел юноша, держащий над его головой зонт.

И вот так, словно сопровождаемый великими защитниками Хэн и Ха[50], явился Янь Чжэнмин. Его белоснежные одежды трепетали на ветру, а подол напоминал плывущие по небу облака.

Казалось, молодой господин явился сюда не на утренние занятия, а для того, чтобы привлечь к себе внимание.

Войдя в Зал Проповедей, дашисюн высокомерно покосился на Ли Юня, всем своим видом выражая отвращение. А после перевел взгляд на Хань Юаня и, заметив на столе недоеденные пирожные, раскрыл веер и заслонился им, будто подобная картина могла запятнать его прекрасный взор.

В конце концов у него не осталось выбора, кроме как сердито подойти к Чэн Цяню. Один из юношей-даосов раза четыре наскоро протер каменный табурет, затем положил на него подушку и поспешил подать чай. Дымящаяся чашка тут же опустилась на блюдце с амулетами. Блюдце волшебным образом охладило содержимое чашки, и на стенках выступила испарина. Только тогда Янь Чжэнмин соизволил сделать глоток.

Завершив все приготовления, молодой господин Янь наконец-то сел.

Ли Юня это не удивило. Для него дашисюна будто не существовало, но Хань Юаня увиденное, казалось, потрясло до глубины души. Выражение его лица было таким же, как когда он восклицал «Что здесь такое написано?!».