«Я скрывался не от государства, а от его параллельной структуры скрытно-большевиков. Официального циркуляра о моей поимке государство не выпускало. Повсюду были какие-то люди, которым можно было доверять, в том числе и среди пограничников. Официально я ездил с документом „Сиб-Минерала“, то есть нашего злейшего врага, как их представитель в Европейском Союзе. Понял, Дим?»

«Но ведь тебя могли выследить эти миошники, Макс!»

«Конечно, могли бы. Но не выследили, Дим. Схалтурили».

«А если бы выследили, что тогда?»

«Об этом, мой мальчик, лучше не спрашивай».

«Мне Стомескина однажды говорила, что главная твоя работа состоит в геологоразведке; верно? Как же ты справлялся и с тем и с этим?»

«Я делал так, как мне твоя мать говорила, а ей я подчиняюсь всегда. Потом, конечно, меня Мастер Сук и Мастер Шок вели, они знакомы со всеми охранными системами в мире. Вообще-то теперь, когда ты будешь под прямой опекой родителей, мне будет этого не хватать. Это было забавно через Интернет вести охрану некоего английского мальчишки из медвежьих углов Сибири или вдруг отправляться с пересадками куда-то, скажем, в Бразилию, для подготовки территории, а потом возвращаться к редким землям в сибирских бездонных прорвах. После этих прорв зачищать для кронпринца территорию на океанских курортах – одно удовольствие».

«Скажи, Макс, а ты нас раньше-то, до конспирации, меня и Пашку, видел своими глазами?»

После этого вопроса Макс Алмазов слегка подскользнулся, как будто у него под ногами был снег, а не песок. Несколько секунд он шел молча, а потом с каким-то жалким вызовом заглянул в лицо огромному мальчишке.

«Да, я вас видел. Первый раз на Корсике, когда ты был, можно сказать, клопом. Вы сидели у воды вместе с Ашкой, и я полюбил всем сердцем всех троих. У меня никогда никого не было, и я сделал вас вроде бы своими родственниками. Мне кажется, Дим, что нас с тобой еще редкие земли связывают».

«Что ты имеешь в виду, Макс?!» – поразился мальчик.

«Ну понимаешь, мне кажется, что мы с тобой были зачаты при приблизительно сходных обстоятельствах, то есть под звездным небом в кубке редких земель».

Никодимчик остановился. Формулировка его поразила. В кубке редких земель? Быть может, он имеет в виду какую-то другую циркуляцию веществ? Что-то вроде иного переплетения жил в сложном кабеле творения? Они оба теперь стояли и смотрели друг на друга. Их разделяли двадцать лет, но они все-таки встретились.

«Послушай, Макс, ты не можешь меня просветить по поводу этих редких земель? Я склоняюсь к филологии, а вот о деле моих родителей не имею ни малейшего понятия. Когда я смотрю на тебя, особенно на твои глаза, которые временами начинают как бы плавать чуть-чуть впереди головы – между прочим, Дельфина и мне как-то сказала: что ты на меня уставился, как омар? – тогда мне кажется, что у тебя есть особый нюх в отношении этих редких жил элементарной природы. Можешь рассказать мне то, что знаешь, ничего не утаив?»

Макс ухватил мальчика за плотный пирог его волос. При этом ему показалось, что тот немного подрос даже за время их прогулки.

«Тебя, кажется, опять начинает ломать семилетний период. Ничего не бойся: поломает – и бросит, я это знаю по себе. Мне кажется, в этом тоже прячется привет от редких земель. Между прочим, я знаю одного английского мальчика по имени Ник Хорайзент, который умудрился в тринадцать лет завершить школьное образование с высшими баллами и собрался поступать в университет. Он, конечно, знает, что в Таблице Менделеева было семнадцать пустых квадратов, которые потом стали заполняться так называемыми „лантанидами“, другими словами – редкоземельными элементами. Вижу, что ты это знаешь, но тебя интересует что-то другое. Мне так кажется, Ник, что тебя интересует метафизический смысл редких земель. Если это так, то давай сосредоточимся на слове „редкий“.

Недавно я бродил в русском Интернете и случайно натолкнулся на текст В.В. Бакакина под заголовком «Антология химических элементов, или СТИХОХИМИЯ». Автор пытается придать РЗЭ некий филологический контекст. Честно говоря, я просто обалдел от этого текста. Там цитируются стихи Семена Кирсанова; знаешь такого поэта? Нет? Значит, ты в своей английской школе все же получил малость однобокое образование. Однажды этот замечательный поэт натолкнулся в словаре на слово «неодим»; оно озарило его своей редкостью, полнейшей необычностью. Он начал экспериментировать с приставкой «нео». Бакакин приводит там слова поэта, слушай!

«…так с корабля открыватель земель увидел и остров Борнео. И мне захотелось, чтоб мир начинался на „нео“: неомир, неодень, неожизнь! Неолит – со следами костей и улиток, неофит – от пещерных камней до калиток. Неосвет, неодим, неомир! Пусть он будет всегда неоткрытым, необычным и необжитым. О, мое новое „нео“! Мое озаренье мгновенное – небо необыкновенное! Так у речи на дне мне, как капитану Немо, открылись подробности будущих слов и их необъятнейшие неовозможности…»

Теперь смотри, Ник: поэт впрямую выходит в новом стихе на редкие земли:

Воображение

Мне нашептало:

Здесь – цель разведки!

Крупинки серые

ЛАНТАНА,

ЦЕРИЯ…

Названья

Странные

Металлов

Редких —

ЛЮТЕЦИЙ,

СТРОНЦИЙ…

Слова,

Звучащие

Подземно,

Дивно.

И мысль

Кипящая

Меня ошпарила:

Радиоактивност

Ь!

Это было в 50-х. Поэта поразила редкость этих металлов, вообще слово «редкость». В массовом большевистском обществе, ты понял, это слово ошеломляло и вдохновляло, ты понял? В те времена было еще далеко до промышленного применения лантанидов, ты понял? Теперь мы видим, что небольшое добавление этих редких в массовую руду дает сплаву удивительную тугоплавкость. Открывается множество новых свойств в этих редких, ты понял? Без этих редких, между прочим, нам, в смысле человечеству, в космосе нечего и делать.

Теперь давай поговорим о судьбе человечества, мой мальчик с двумя редкими фамилиями, Стратов и Горизонтов. Rare Earths, это звучание недвусмысленно, ты понял, нам говорит, что Земля – это редчайшее явление в контексте Вселенной. С точки зрения вселенской химии, Земля – это вывихнутость процесса. Колоссальная редкость, ты понял! Непостижимая и к тому же обладающая непостижимым притяжением. Вот ребята, комсомольцы наши, голосили там песню «Притяжение Земли», ну просто как ностальгический такой хит, а там, в словах Роберта Рождественского, есть колоссальное сверхощущение планеты. Его поражает такая штука, как ветер. «Там ветры летят, по проселкам пылят…» И дальше, ты понял, следует: «Мы – дети Галактики, но самое главное, мы – дети твои, дорогая Земля!» Возникает чувство колоссальной редкости, исключительности. Мы постоянно, ты понял, пребываем в мире чудес и сами являемся чудом. Надолго ли?

А главное – для чего?

Задавая бесконечные безответные вопросы, мы начинаем понимать, что все земные твари, и в частности люди, ты понял, – это редкие земли Вселенной. Хорошо бы еще узнать, для какой тугоплавкости нас готовит Господь. И как идет отсев. Кто-нибудь это понял?

Среди этих редких земель есть еще редчайшие люди, обожженные космосом, вроде нас с тобой, Ник, ты это понял.

Это не значит, что мы лучше или хуже других земель, это просто означает, что мы еще реже среди редких, ну как эрбий среди лантанидов. Наше главное качество – это еще большая редкость, чем редкость других, вот почему мы еще не знаем, для какого сплава себя приспособить. Ну есть такая мелочовка, как нюх на редкие земли. Как геолог-разведчик, я знаю это по себе. Мой отряд, проходя по распадку, даже не забирает проб. Просто смотрят на меня и спрашивают: где копать, Теофилыч? Вот еще подрастешь, Ник, и я тебя возьму с собой в экспедицию».

«Куда же мне еще расти?» – беспомощным голосом вопросило дитя. Алмаз отвлекся от своих рассуждений, посмотрел на него и чуть не ахнул: в ночи сгущалась до мрака какая-то масса, она была повыше самого Алмаза аж на полголовы. Он вспомнил, что в возрасте двадцати одного года его стало ломать нечто противоположное – уменьшение плоти. Он стал чем-то вроде «хорошенького мальчика» и очень стыдился этого, пока вдруг во время каникул не заметил, что выходит из стадии уменьшения в стадию увеличения, или, так скажем, нормализации. Через полгода он уже играл в баскетбол за курсовую команду.