Однажды она призвала к себе директора своего финансового отдела Бразилевича Вадима Мирославовича, который, конечно, был в нее влюблен. Тот явился в одном из своей знаменитой дюжины английских костюмов, а именно в отменном herring bone с абсолютно дисгармоническим платком из нагрудного кармана и в совсем уже вопиющем галстуке, рисунок которого напоминал многоцветного паука компьютерной заставки. Интересно отметить, что еженедельные визиты агентов прокуратуры с их выемками финансовых документов ничуть пока не повлияли на столь элегантную безупречность Вадима Мирославовича. Движения его по-прежнему напоминали послеобеденную прогулку мыслящего дельфина, светился большущий, будто бы полированный лоб, а непомерно крупный и странноватый нос уравновешивался аккуратно подстриженными и слегка подкрашенными усиками. Помнится, он всем понравился, когда впервые по рекомендации банка «Лионский кредит» появился в «Таблице». Ребята старались имитировать его плавные движения, а член триумвирата госпожа Стратова тут же назвала финансиста «Высоколобым Бутылконосом». Все присутствовашие тогда посыпались со стульев, однако договорились не разглашать это прозвище как один из важнейших секретов корпорации.

Он был полиглотом, и не в шутливом каком-нибудь смысле, а в реальном: успел за свои полсотни годков поглотить не менее семи европейских языков, точнее, английский, французский, германский (с нюансами), испанский, итальянский, шведский, польский, перемешанный с сербско-хорватским, и кроме того японский. Обладал превосходнейшим мировым авторитетом и обширной сетью личных знакомств; своего рода любимчик мировой финансовой тусовки. Поговаривали, что именно благодаря Бразилевичу власть, проеденная малограмотными миошниками, в который раз начинала буксовать перед идеально прозрачной отчетностью «Таблицы». Поговаривали также, что его, в который уже раз, приглашали занять высокий пост в европейской администрации, однако он уклонялся от почетных позиций. Ну что вы хотите, говорили одни, разве сможет страсбургская бюрократия предложить ему то, что он получает в «Таблице», то есть колоссальный оклад по высшему СЕО-тарифу. Другие, то есть люди близкого круга, загадочно улыбались. Они-то знали, что дело тут не в окладах, что Высоколобый Бутылконос готов трудиться и за ничтожные гроши официальной зарплаты или даже бесплатно, лишь бы не покидать то здание, где на 15-м этаже обретается его мечта по имени Леди Эшки, откуда она то слетает, стуча каблучками по всем этажам и раздавая всем попавшимся поцелуйчики в щечки, иной раз попадая по ошибке и в закрылья иных бутылковидных носищ, то в зловещем беззвучии опускается в лифте на какой-нибудь нацеленный сверху этаж и начинает там кого-нибудь распекать, поднимая голос все выше и выше вплоть до сугубо русского, едва ли не зауральского, повизгивания.

В тот день Бразилевич принес Стратовой немыслимой изысканности пакет, который, быв дернут за золотую нить, раскрывался с демонстрацией нескольких дюжин шейных платков невиданных доселе дизайнов.

«Новая коллекция „Свистократи“, – пояснил он. – Похоже, что изготовлена специально для тебя. Увы, у бедной Ашеньки времени нет даже заглянуть в бутик, чтобы случайно натолкнуться на такую красоту. Пришлось проявить инициативу».

«Как ты мил, Вадим». – Она устало подставила ему щеку, не вставая из своего административного кресла. Верхушка корпорации была приучена говорить друг с другом на «ты». Поцелуйчики на бегу тоже были в ходу, однако Вадим Мирославович при встречах с Ашкой всегда настаивал, что он привык целоваться французским дуплетом.

Едва он уселся в кресло по другую сторону президентского стола, как она включила на очень низких тонах хорошо знакомый в этом помещении бесконечный концерт минималистского композитора Филиппа Гласса. Исполнявшийся черт знает на каких инструментах, он напоминал радиоглушение времен холодной войны. Ту же функцию эта музыка, собственно говоря, выполняла и сейчас, с той только разницей, что прежние глушилки перекрывали от советских ушей вредную информацию, в то время как минималистская музыка перекрывала подслушивание со стороны прежних глушителей. Услышав шумовые каскады Гласса, Бразилевич понял, что разговор предстоит серьезный.

«Сколько тебе времени нужно, Вадим, чтобы подсчитать наши с Геном живые деньги?» – спросила Ашка с некоторой железноватостью в голосе.

«Минут десять, – ответил он, – если ты развернешь ко мне свой компьютер».

«Лучше садись рядом со мной», – предложила она и с помощью редкоземельного магнита тут же подтащила свободное кресло вплотную к своему, президентскому.

Вадим Мирославович ликовал: сидеть рядом с ней да еще иной раз касаться ее локтя своим локтем! Он вынул из бумажника довольно заурядную пластиковую карточку, протащил ее через магнитную полоску, с помощью которой вы расплачиватесь за корзинку бакалеи, затем ввел в интернетовские дебри текст задачи и стал ждать, когда этот специально им разработанный механизм раскроет один за другим все коды стратовских счетов, вычтет из них все имеющиеся liabilities и сплюсует все assets наличных. Ашка в эти минуты делала вид, что проверяет какие-то бумаги, а он то и дело поглядывал на ее как бы вызывающий профиль. Наконец, минут через восемь машина бибикнула – расчет произведен. Бразилевич торжественно объявил:

«На счетах нашего Узника и его благоверной супруги находится семь миллиардов сто восемьдесят миллионов девятьсот двадцать девять тысяч восемьсот семьдесят пять долларов и 89 центов. В общем, вы можете себе кое-что позволить, как мне кажется».

И тут ее чудесное лицо внезапно исказилось каким-то чрезвычайно сильным и совершенно ему непонятным чувством.

«Что с тобой, Ашка?» – испугался Высоколобый Бутылконос.

Она опустила лицо в ладони и произнесла из глубины глухо: «Да, мне тоже кажется, что я могу себе кое-что позволить».

Он взял ее за запястья и развел ладони. Заглянул в мятущиеся глаза.

«Что ты задумала, дорогая?»

«Пусти!»

Освободив руки, она откинула со лба спутанные волосы, а потом вдруг вырвала из пакета с золотой веревочкой один из ярчайших платков «Свистократи». Прокричала почти неслышным шепотом, яростно, всем лицом артикулируя каждое слово:

«Я хочу взять штурмом тюрьму „Фортеция“!»

Уже несколько месяцев она жила с этой идеей. Какого черта нам сдаваться, что ли, брести на бойню один за другим, думала она, один за другим, а потом все более и более крупными отарами, как наши деды брели в 1937-м, так, что ли? Опять, что ли, этой блядской истории повторяться в виде фарса? Или, вернее, в виде фарша?

Она вспоминала, как в детстве впервые услышала эту зловещую цифру. По радио нередко в «концертах по заявкам» пели миловидную ностальгическую песню:

…И Ленин такой молодой,

И юный Октябрь впереди…

Бабка Станицина смахивала слезу, за ней лицемерно всхлипывал свояк Лев Африканович. А молодые еще родители, Стратовы, Вертолетовы, Ясношвили, бешено хохотали, подхватывали издевательский парафраз:

…И Сталин такой молодой,

И 37-й впереди…

Крики бабки: «Как вам не стыдно?! Ничего святого!» Хохот все пуще. Дети возмущенно стучат по столу: «Проклятые родители! Немедленно объясните! Какой-такой 37-й?» Папаша Ясношвили изображает закавказского зверя: «Трррыыдцат-сссээдмой!»

Да неужели только родители добились свободы, а нас опять огородят зоной? Она вспомнила их дискуссии середины 90-х. Многих пугали непомерные доходы, беснование Мидаса, возникновение могучих капиталистических княжеств. Ген как-то сказал на ужине акционеров: «Нам нечего бояться. На месте тоталитарной казармы мы создаем общество многих альтернатив. Мы вытесняем из сознания граждан государство как единственную возможность жить. Иными словами, мы выполняем наш исторический контракт с Россией».

Так, думает Ашка. Она идет через тюремный двор от омерзительного дома супружеских свиданий до гнусной проходной. Солдат Минюста со стволом на плече смотрит на ее приближение с гадкой улыбкой. У всей этой сволочи только одно на уме. Неожиданно она вспоминает, что у нее в сумочке лежит конверт, а в нем пять тысяч баксов наличными. Еще не продумав происхождение импульса, она протягивает солдату, вернее, сержанту, точнее, старшему сержанту, конверт. Скуластая рожа с порядочной россыпью угрей угрожающе хмурится. «Это что?» Она озаряет его великодушной улыбкой. «Подарок». Он заглядывает в незаклеенный конверт и тут же прячет его в карман штанов, под ствол автомата. Вся коллекция его угрей перемешалась в тотальном изумлении. Он открывает перед ней дверь. «Прошу вас… мадам». Она проходит через турникет и уже на внешнем крыльце передает ему свой пропуск на выход. «Всего хорошего», – слышится за спиной. Так.