— Она преподаёт английский в университете.

О как! То-то Пал Палыч возбудился, а англичанка вся скукожилась. Мама Люси лет на десять, если не больше, младше очкастой, но раз в универе, то вполне заслуженный работник. А с ней мне проще договориться, а иначе нижнее бельё от бренда «Бурундуковая и К» ей не видать как собственных ушей, без зеркала.

Это хорошие новости.

— А почему ты сказала два года? Ты ведь всего месяца три ходишь к ней на занятия, — выдала Люся.

Вот же! А я на ум девчонки грешить начала. Подумала, она сама такое объяснение придумала, а оказывается Еве плюсик нужно поставить. И хорошо вмешалась в разговор, а то эта дура так и ляпнула бы: три месяца, Тамара Афанасьевна.

— А как ты так хорошо переводишь? Ты так быстро выучила английский?

— Люся, — ты забыла? Я не помню ничего. Может, больше трёх месяцев прошло? Может быть, год?

— Нет, я точно знаю. Ты в конце февраля обратилась к моей маме.

Сама обратилась. Ещё одна загадка от Евы. Очень странная девочка.

— Ладно, — я махнула рукой, — это сейчас не важно. Ты мне скажи другое, а то вылетело из головы. Что ты мне плела по поводу Арбениной? Какой бал, какое мороженное?

— Какой бал?

— Люся! — я почувствовала себя чайником, который вот-вот закипит, — Нина Арбенина. Ты сказала, что её муж мороженным отравил.

— Да, так и есть, — Люся интенсивно закивала.

— Что так и есть? — не поняла я.

— Муж Арбениной на балу в мороженное ей яд подсыпал.

Я нахмурила брови. Серьёзно? В Кишинёве проходят балы? И придвинулась к самому лицу Люси.

От этого взгляда у допрашиваемых, обычно сознание терялось. Сработало только наполовину, но это и понятно. Глаза у Евы слишком добрые, но Люся заверещала:

— Это «Маскарад», ты забыла?

— Какой нахрень маскарад? — я уже кипела.

— Лермонтова! Мы вместе читали.

Создалось впечатление, что меня сдули, как тот мячик, который пацаны продолжали гонять по полю. Ну да. Что-то далёкое доскакало до памяти. Я потому и запомнила Нину, только почему, дошло только сейчас? И это открытие никуда меня не придвинуло и жизнь Марии — Антуанетты оставалась всё также в опасности.

Я плюхнулась на скамейку рядом подругой, которая продолжала пялиться на меня испуганными оленьими глазами.

— Прости, Люся, — я убрала её нелепую чёлку за ухо и притянула за шею к себе, — я не хотела, просто всё вокруг словно не моё, чужое. Я постараюсь держать себя в руках, но не сомневайся, я всё вспомню, и моя нервозность пройдёт. Прощаешь меня?

Люся снова интенсивно закивала.

Нет, ну надо же такому случиться. Чтобы я, профессиональный телохранитель с рефлексами кобры, очнулась в теле… ботанички Евы Бурундуковой в 1977 году. Вместо беретты — школьный учебник, вместо бронежилета — прозрачная блузка. Каждую минуту нужно импровизировать. Вечерами, вместо отработки приемов самообороны, читать «Капитал» Маркса и потягивать дешевый портвейн. Не хамить, не материться и не интересоваться точками общепита, чтобы ближайшее окружение не стало на меня подозрительно коситься. Вместо кортежа — очередь в булочную. Вместо заказных убийств — учёба в школе. Я, видевшая больше взрывов, чем таблица Менделеева буду чувствовать себя на уроках полным дебилом. Разглядывать унылые обои, плакаты с Лениным, Брежневым и идиотскими лозунгами. Девочек в коричневых платьях с комсомольскими значками на груди, которые в итоге будут смотреть на меня как на прокажённую. Я, телохранитель с уровнем владения Калашниковым, от которого плачут джихадисты, попала в шестнадцатилетнюю девочку. Мне здесь что, освоить стрельбу из рогатки? Жизнь отличницы в СССР оказывается опаснее работы с бандитами.

Обрадовалась, грудь шикарная, ножки длинные, личико кукольное. И как буду выглядеть, когда начну отбиваться от назойливых ухажеров с помощью комбинации подсечка-апперкот?

Нет, в этой заднице мира я не могу жить. Нужно что-то придумать, понять, как вернуться в 2022 год и не умереть от тоски по хорошему кофе.

Но это в будущем, а пока нужно глянуть с другой стороны: этот мир — чистый холст. Никаких дедлайнов, ипотеки, изнуряющих диет. Лишь запах свежего хлеба из булочной, песни «Арлекино» из радиоприемника и непонимание в глазах окружающих. Ещё бы не завести разговор о биткоинах и прекратить истерить, как это могла бы делать Ева. Или состояние нервозности — это всё что мне досталось от Бурундуковой?

Новое тело, старый мир. И я, запертая в нем, могу начать игру, правила которой еще предстоит выяснить.

— Ева, с тобой всё будет в порядке, — негромко сказала Люся и сжала крепко мою ладонь, — я ведь понимаю. Это всё из-за потери памяти, но она вернётся, ведь кое-что ты уже начала вспоминать.

— Спасибо Люся, что ты со мной, — я тоже в ответ пожала её руку, клятвенно пообещав себе больше ни под каким предлогом, никогда не кричать на подругу. Тем более в этом мире она у меня была единственной.

— Может быть, пойдём домой? — спросила Люся, увидев, что я опять ушла в себя.

— А что там в школе? Что ты мне хотела рассказать?

— А, Ольга Павловна, когда пришла, она сразу в класс не вошла, а вызвала в вестибюль Гольдман и они там очень долго о чём-то беседовали.

— Гольдман, это кто? В лицо я её помню, но ты ей должность какую-то обозначила.

— Председатель комсомольского совета отряда.

— А, ну да и входит в состав комсомольской дружины.

Люся закивала.

— И что? Ну поговорили и ладно. Ты ведь не знаешь, о чём они шушукались за дверью?

— Нет, не знаю, — подтвердила Люся, — но потом Ольга Павловна вошла, взяла свой портфель и ушла. Даже не попрощалась, а Гольдман Марина потребовала от нас не расходиться и хотела провести экстренное комсомольское собрание. На повестке дня — твоё безобразное поведение и отношение к преподавателям. Дождались, когда соберётся весь класс, но многие были против такой постановки вопроса и провели голосование. В итоге Гольдман осталась с двумя своими подружками в меньшинстве и все разошлись. Гольдман убежала в учительскую и вернулась с Ольгой Павловной. Но, мы уже были в вестибюле, и половина класса вообще успели уйти. Поэтому назначили комсомольское собрание назавтра. Сразу после консультации. И Ольга Павловна сказала мне, чтобы я тебя обязательно предупредила и передала, что если ты не явишься на собрание, об этом сообщат в райком комсомола. Представляешь?

Вот же очкастая мымра. Никак ей неймётся. Значит уже начала своё выступление. Как же ей хочется попасть в…

— Люся, а что такое: Сергеевка?

— Курорт на Чёрном море, — в голосе подружки прорезались удивлённые нотки, — ты, что-то вспомнила?

А я ещё подумала, что-то знакомое в этом названии есть. Ну раз курорт, то о нём где-то да говорили. Захотелось косточки на морском песочке погреть, значит. Ну и как здесь успокоишься? Если руки чешутся сделать мымре, несмотря на возраст, хорошо поставленный хуг слева. Чтобы стерва недобитая, распласталась на стуле, ухватившись за челюсть.

— Нет пока, — ответила и задала ещё один вопрос, — а райком, что он из себя представляет? Пожалуется она туда и что?

В принципе, Тория сказала, чтобы я поостереглась её. Мол, в райкоме у этой козы кто-то знакомый работает инструктором в идеологическом отделе. Ну и что мне может сделать система формальных определённых идей? С колокольни 21 века — абсолютно ничего, хрень собачья. А вот вкупе с комсомолом чёрт его знает.

— Да ты что, — подскочила Люся, — лучше приходи на собрание. Напишут на тебя в райком — могут из комсомола исключить.

Ага. Исключить — не исключат, а вот перед фактом поставить — езжай на олимпиаду и привези медали — это точно могут. Вот что решила сделать карга старая. 1977 год, говорите? Сейчас я вам тут покажу комсомольскую жизнь!

Во мне снова начинал закипать чайник. Крышку не сорвало, но совсем близко к этому было, когда нашу идиллию прервал гул голосов и у входа в павильон появились три тинейджера.

Один худой и долговязый, с рыжей копной волос, который появился первым, как раз развернул газету, показав бутылку из-под шампанского, запечатанную пластмассовой пробкой, когда его взгляд упал на нас.