Я попала в западню, потеряла больше крови, чем мое тело может вынести, и ничего не могла придумать. Раз ничего сделать нельзя, я могу хотя бы остановить кровотечение из рук. Взяв пачку бумажных полотенец, я подошла к умывальнику. Чего мне остро не хватало – это куска ткани или прочной нити, чтобы привязать полотенца к ранам.

Рассматривая в зеркале, насколько глубока у меня рана на левой руке, я заметила в нем какое-то движение. Глубоко-глубоко в Зазеркалье двигалось что-то маленькое и темное.

Я повернулась, все еще прижимая полотенца, осмотреть помещение. Кабинки были розовые и без украшений, стены бледно-розовые. Даже немногие трубы, торчащие из стен и потолка, были окрашены в розовый под общий фон. Ничего здесь темного не было, кроме моих слаксов и лифчика, а видела я не их.

Я повернулась к зеркалу – оно было все еще там. Будто темная тень шла по какому-то хрустальному залу, ближе и ближе, больше и больше. Я не стала думать, что это тот сидхе, который хотел убить меня в доме Алистера Нортона, потому что многие сидхе владеют магией зеркал. Зеркало защитить заклинанием я не могла – это не дверь и не окно в моем понимании. Если тот, кто там, умеет проходить сквозь зеркало, то он лучше меня владеет магией, и я не могу ему помешать.

Дверь раскрылась, и у меня сердце упало, но это были просто две женщины. Обыкновенные человеческие женщины, лишенные даже малейшей чувствительности, а то бы им не захотелось сюда входить. Они, смеясь начатому еще за дверью разговору, глянули на меня странновато, но скрылись в соседних кабинках, продолжая говорить и смеяться. То есть увидели меня одетой и без крови, потому что именно такой образ я излучала. Приятно знать, что хоть что-то получается.

Я не знала, что мне делать. И тут я заметила в зеркале что-то новое: по нему полз паучок. Нет, не по нему – изнутри. Он был внутри зеркала, полз по той его стороне. И был точно как те паучки, что помогли мне в доме Нортона. Это был тот фейри, что меня спас. Он или она меня уже спасли однажды. Если с тех пор я снова когда-нибудь нуждалась, чтобы меня спасли, то сейчас было самое время.

Я оторвала кусочек полотенца и написала кровью: СПАСИТЕ. Потом подождала, пока кровь высохнет, и скатала бумажку в тугой шарик. За спиной зашумела спускаемая вода. Время уходило.

Я поднесла пальцы к самой поверхности зеркала, аккуратно стараясь его не трогать. Не хотелось мне его трогать, пока я точно не буду знать, что там за чары. Я ощущала дрожащую нить силы, где магия как струна втягивала твердость зеркала. Как слабое место, как метафизическая трещина. Нашел этот маг слабое место в зеркале и воспользовался или сам его создал – не знаю. Я прижала пальцы к холодному стеклу и подумала о том жаре, который создавало зеркало. Потом разжала пальцы – и стекло растаяло как сладкая вата в жаркий день. В нем открылась дыра, и оттуда вылетела полоска белого ослепительного света, как далекая вспышка бриллиантов.

Я бросила в выплавленную дыру бумажку, потом разгладила зеркало, как пластилин. Даже расправила голой рукой. За моей спиной открылась дверь – время мое истекло. В стекле остался дефект. Я наклонилась, рассматривая на себе несуществующую помаду, заслонив этот участок.

Первая женщина открыла сумочку и стала действительно подмазывать губы.

Но я на свои губы не смотрела. Я смотрела на тень внизу зеркала. Она зашевелила ручками, разворачивая мою записку. И в комнате, подобно колоколу, прозвучал мужской голос:

– Будет сделано.

Женщина застыла перед зеркалом.

– Вы слышали? – спросила она.

– Что слышала? – сделала я недоуменные глаза.

– Джулия, ты слышала?

Ее подруга, все еще из кабинки, спросила:

– Что слышала?

Раздался шум воды, и Джулия вышла, подошла к своей подруге.

К моему ужасу, тень стала расти. Он собирался выйти. Он собирался выйти из этого дурацкого зеркала. А у меня не хватило бы гламора это прикрыть. Проклятие!

Я попыталась придумать, чем отвлечь этих женщин, и тут меня осенило. Несколькими шагами я подошла к выключателю и выключила свет. Темнота навалилась черной стеной, и я почувствовала, что давление в помещении изменилось. Я знала, что кто-то лезет через зеркало, будто раздвигая тяжелый хрустальный занавес. Сделав глотательное движение, чтобы продуть уши, я стала думать, что же теперь делать с этими вопящими тетками.

Я стояла в темноте, ощущая кого-то или что-то, что двигалось в темноте, и знала, что это не эти женщины и не я.

– Что это такое стряслось? – спросила одна из женщин.

– В женском туалете отключился свет, – объяснила я.

– Остроумно, – заметила вторая женщина. – Джулия, пошли отсюда.

Я слышала, как они стали пробираться к двери в темноте.

Они вышли в холл, и луч света проник в эту угольную темноту, а потом за ними закрылась дверь.

В темноте возникло колеблющееся желто-зеленое пламя. Языки его отбрасывали пляшущие тени на темное-темное лицо.

У Дойла кожа не коричневая – она черная. Будто его из черного дерева вырезали. Широкие лепные скулы, а подбородок чуть островат на мой вкус. Он весь состоит из резких линий и темноты. Линии кажутся обманчиво тонкими, как косточки птицы, но я видела, как однажды его ударили в лицо боевым молотом. Кровь у него шла, но ничего не сломалось.

Когда я увидела его, страх захлестнул меня волной холода, от которой закололо в пальцах. Если бы он уже один раз не спас мне жизнь, я была бы уверена, что он принес мне смерть. Он был правой рукой королевы. Она любила говорить: "Где мой Мрак? Приведите моего Мрака". И это значило, что кого-то ждет смерть или рана или то и другое. Это Дойлу должны были поручить обеспечить мою смерть, а не Шолто. Он меня спас раньше, чтобы убить сейчас?

– Я не причиню тебе вреда, принцесса Мередит.

Когда он произнес это вслух, я снова смогла дышать. Дойл не играл словами. Он говорил, что хотел сказать, и хотел сказать всегда именно то, что говорил. Беда была в том, что обычно он говорил: "Я пришел тебя убить". Но на этот раз он не хотел причинять мне вреда. С чего бы это?

Я стояла, попавшись в западню этого туалета, с защитой на дверях и на окне, которая не выдержит. В конце концов слуа ее пробьют, а я не верила, что Шолто сможет меня спасти. Будь это почти кто угодно, кроме Дойла, я бы упала в его объятия с облегчением или хотя бы позволила себе потерять сознание от шока и кровопотери. Но это был Дойл, то есть не та личность, которой будешь падать в объятия – не проверив, не торчат ли из них ножи.

– Чего ты хочешь, Дойл?

Слова эти прозвучали суровее, чем я хотела, злее, но я не стала брать их обратно или извиняться за тон. Я старалась не трястись и не могла сдержаться. Еще с полдюжины ран у меня на руках кровоточили, кровь ползла по штанинам теплыми червяками. Я нуждалась в помощи и этот факт от Дойла скрыть не могла. А потому моя позиция в переговорах оказывалась весьма невыгодной, что очень плохо, когда имеешь дело с королевой. И не надо себя обманывать: имея дело с Дойлом, я имела дело с королевой, разве что за три коротких года что-то в корне переменилось при Дворе.

– Повиноваться во всем моей королеве.

Голос его был как кожа – темен. Он наводил на мысль о патоке, о других предметах – сладких и густых. Такой низкий голос, что позвоночник резонировал.

– Это не ответ.

Волосы у него казались очень коротко постриженными, почти наголо, и были черными, хотя не чернее кожи. Но я знала, что волосы у него не короткие, а очень длинные. Он всегда заплетал их толстой косой, закинутой за спину. Ее не было видно, но я знала, что коса доходит до щиколоток. Она оставляла на самом виду острые кончики ушей.

В серьгах этих фантастических ушей пылало зеленое пламя. Два огромных бриллианта озаряли каждую из темных мочек, и еще два темных камня почти цвета его кожи темными звездами зияли около бриллиантов. Серебряные колечки поднимались по хрящам обоих ушей почти до самого кончика.