Закончил уборку, помолился всласть, улегся в постель, взял с тумбочки Златоуста, открыл, а из него вместе с закладкой выпал лист. На нем словно лучики солнечные: “Я очень люблю своих роднушей и жду в Москве, чтобы дружно и весело (по-православному) прожить зиму до следующего счастливого Борисоглебского лета. И мы будем трудиться, трудиться и трудиться с молитвой, чтобы все так и случилось. Марина”.

Старово-Смолино - Москва

август-октябрь 1997 г.

Печатается в сокращении

Иван Переверзин

* * *

Есть правда высшая на свете,

ее от сердца не отринь -

я - тишь-покой, я - буря-ветер,

я - утра вспененная синь.

Еще я - стать зверей - сохатый

и соболь, чей порывист бег,

а вместе все я - трижды клятый,

не раз хваленый человек.

Земли рассветнее не знаю,

чем та, где, плача, жизни рад…

Но - отпою, но - отрыдаю

и снова в глубину, назад.

* * *

Не помню, двадцать или больше

я лет в больнице не лежал,

а жизнь была полыни горше,

а жизнь валила наповал.

Спасибо родичам за силу,

за дух, что крепли с ранних пор,

наперекор слепой стихии,

беспамятству наперекор!

Событья изменились круто:

кто задержался - пропадай!..

Профессор, русского якута

не медли, у крыльца встречай.

Встречает мудро, по-больничьи,

о чем-то важном говорит,

но я не слышу - стаей птичьей

душа к Архангелу летит…

* * *

Я - крепкий, верую в Удачу,

но тем не менее с тоски

бывает, что напьюсь и плачу,

как плакать могут мужики.

Оправдывать меня не надо,

как и не надо осуждать -

жизнь, как и всякую громаду,

без травмы на себя не взять…

* * *

До срока скрученный недугом,

нет, я Отчизной не забыт,

но точно не привечен другом,

да только Бог его простит.

Как и меня простит за то, что

не слал я маме письмеца,

а ведь она его из почты

ждала сильнее, чем отца.

Отца, прошедшего с боями

полмира в муках, по крови,

чтоб я родился и стихами

звенел о счастье, о любви!

* * *

Наверно, летом здесь красиво -

в соседстве с тополем и ивой

береза и сосна растут.

Фонтаны над летящей аркой

струятся радугою яркой

и соловьи - поют, поют.

Прозрачен светло-синий воздух,

колеблясь, полыхают звезды -

и листья видно, и траву.

Идешь по ним, в душе надежда:

судьба наладится, как прежде -

синицей взмою в синеву!

Ах, как на Севере далеком

она чиста, она глубока -

летишь, не ведая преград.

Когда б ни страсть к родному полю,

к его святым трудам на воле,

не возвращался бы назад…

* * *

На остановке - лужей - кровь,

взгляд от нее народ отводит.

И в тике дергается бровь,

и судорога душу сводит.

Варфоломеевская ночь,

только московского пошиба,

где снова некому помочь

уйти от ножика и сшиба.

Лавины мчащихся машин,

потоки взвинченных сограждан,

но ты - один, но ты - один -

напуган, вымучен, раздавлен.

И высоко, над головой,

кресты и купола соборов -

как свет о жизни золотой,

как суд над временем-позором.

* * *

Когда-то все черновики

я взял и в пламя бросил.

Горели желтые листки,

как взвихренная осень.

Горела даль, горела высь,

горело все на свете!..

И бился грудью о карниз

с ума сошедший ветер…

И рядом - близко никого,

кто удержал бы руку.

До дна сознанья своего

испил я божью муку.

Потом стоял пустой-пустой,

как колокол чугунный,

не убеленный сединой,

а бесконечно юный.

Чего желал, чего хотел,

начать судьбу сначала.

Но ведь еще и не летел

да и не шел, пожалуй.

ЕЩЕ УСПЕЮ…

Листва ломается, как хворост,

присыпан снегом палый лист, -

и это не зима, а возраст,

не птичий свист, а в легких свист.

Бегу на лыжах, мокну в стужу,

летит со лба горячий пот, -

дойду? А, может быть, не сдюжу?

А, может, кто-то обойдет?

Беру судьбу в железо воли,

пытаю жилы на разрыв.

Подъем и пуск. Могилы. Поле.

Седые космы дряхлых ив.

И снова вверх коньковым ходом

через туман, сквозь мглу и муть…

Проститься со своим народом

еще успею как-нибудь.

ПОНЯТЬ СЕБЯ

Понять себя - поднять себя,

вставай с колен, иди,

пусть солнце бьет в глаза, слепя,

пусть в скулы бьют дожди.

Не говори, что постарел,

что пыл в душе не тот:

есть не достигнутая цель,

есть путь один - вперед.

На склоне дней слабеет взгляд,

ржавеют меч и щит,

и жилы рвутся и трещат,

стальной хребет скрипит…

Неукротимая судьба:

и смерч, и круговерть,

где борет жизнь саму себя,

где смерть идет на смерть!

КАИН

…И век уходит, словно Каин,

дрожащей дланью сжав топор,

В твое сознание, как впаян,

его горящий, ярый взор.

Ты не остыл еще от битвы

и ни на пядь не отступил,

и защитил свои молитвы,

сестер и братьев защитил.

Морщины радости и горя

ползут, как лава, по лицу, -

ты победил, со смертью споря, -

нет передышки молодцу!

Дрожит земля, вскипают реки,

спор не унять на рубеже

последнем, видно, в этом веке,

а, может, в жизни вообще.

Станислав Куняев

В ТЕ САМЫЕ ДНИ, когда Есенин “отбывал срок” в больнице, сидел в Доме Герцена и Госиздате, в Москве разворачивалась драма, достойная шекспировской кисти.

Еще 3 ноября состоялся Пленум ЦК - велась подготовка к XIV съезду. К этому времени ленинградская партийная организация и ЦК были на ножах. Ситуация сложилась такая, что противостояние могло перерасти в открытое столкновение. “Ленинградская правда” становится, по сути, личной газетой Григория Зиновьева, который претендует на то, чтобы стать в партии первым лицом. Занимая пост первого человека в Питере и будучи председателем Коминтерна, он бросает вызов Сталину.

18 декабря Сталин читает политический доклад.

19 декабря Григорий Зиновьев выступает с содокладом.

20-го - выступление Надежды Крупской, поддержавшей Зиновьева.

Это как бы во исполнение “заветов Ильича”. Ленин считал Зиновьева своим личным другом, и последний имел основания полагать. что он - самая реальная кандидатура на должность генсека после отстранения Сталина.

А 21 декабря (в день выхода Есенина из больницы) обстановка на съезде достигла своей кульминации. День рождения Сталина - и выступление зиновьевского соратника, председателя Моссовета и Совета Труда и Обороны Каменева.

“Каменев. …Лично я полагаю, что наш генеральный секретарь не является той фигурой, которая может объединить вокруг себя старый большевистский штаб… Я пришел к убеждению, что тов. Сталин не может выполнить роли объединения большевистского штаба (голоса с мест: “Неверно!”, “Чепуха!”, “Вот оно в чем дело!”, “Раскрыли карты!” Шум, аплодисменты ленинградской делегации. Крики: “Мы не дадим вам командных высот”, “Сталина! Сталина!” Делегаты встают и приветствуют тов. Сталина. Бурные аплодисменты. Крики: “Вот где объединилась партия. Большевистский штаб должен объединиться”).

Евдокимов с места. Да здравствует российская коммунистическая партия!.. (Делегаты встают и кричат “ура!”, шум, бурные, долго не смолкающие аплодисменты).

Евдокимов. …Партия превыше всего! Правильно! (Аплодисменты и крики “ура!”).

Голос с места. Да здравствует товарищ Сталин!!! (Бурные, продолжительные аплодисменты, крики “ура!”. Шум.).