Хорошо, прекрасно: в наглядности твоей проблеме не откажешь (хотя во всем этом еще столько косноязычия, характерного для мистиков). Но как теперь сотворить такие виды усталости? Искусственно поддерживать бодрствование? Отправляться куда-нибудь межконтинентальными рейсами? Делать марш-броски? Браться за геркулесов труд? Вгонять себя, экс пери монтируя, в предсмертное состояние? У тебя есть рецепт утопии? Допинг бодрости для населения в виде таблеток? Или в виде порошка, который растворяют в минеральных водах на курортах в стране неутомимых?

Я не знаю рецепта, и для себя самого — тоже. Я знаю одно: такую усталость не запланируешь; она не может быть намечена заранее, как цель. Но я также знаю, что она никогда не появляется беспричинно, но всегда после тягот, в переходном состоянии, в момент преодоления. А теперь давай встанем, выйдем на улицу, к людям, чтобы видеть, ожидает ли нас там маленькая всеобщая усталость и что она нам расскажет.

Но разве настоящую усталость, как и правильный вопрос, характеризует стояние, а не сидение? Как говорила старая сгорбленная женщина в парке, в который раз подгоняемая уже седым, но вечно спешащим сыном: «Ах, ну посидим же еще!»

Да, посидим. Но не здесь, в безлюдном месте, под шелест эвкалиптов, одни, а на обочине бульваров и улиц, рассматривая прохожих, быть может уже присматриваясь к джукбоксу.

Но во всей Испании нет ни одного джукбокса.

Здесь, в Линаресе, есть один, к слову, очень редкий экземпляр.

Расскажи.

Нет. В другой раз, в эссе о джукбоксе. Может быть.

Но перед нашим выходом на улицы города — еще одну картину усталости!

Хорошо. Это будет и мой последний образ человечества: умиротворенного в последние свои мгновения, отдавшегося космической усталости.

Клетки для птичек, расставленные в саванне, не были приманкой для орлов. Мужчина, сидевший поодаль, ответил, что он выносит их в поле, в каменистую местность, чтобы послушать птичье пение; оливковые ветки, воткнутые рядом с клетками в землю, должны были не привлекать орлов, а склонять чижей к пению.

Или чижи все-таки прыгали ради парившего в небе орла, которого люди для разнообразия хотели увидеть в пикирующем полете?

Собираясь приступить к давно задуманному эссе о джукбоксе, он купил на автовокзале в Бургосе билет до Сории. Остановки находились в крытом внутреннем дворе; утром, когда отправлялось одновременно несколько автобусов — в Мадрид, Барселону и Бильбао, — тут было полно народу; теперь, после обеда, стоял только автобус в Сорию с парой случайных пассажиров и открытым, почти пустым багажным отделением. Когда он передал чемодан стоявшему у автобуса водителю — кондуктору? — тот произнес «Сория!» и тронул его за плечо. Путешественник хотел еще что-то подметить в характере местности и поднимался и спускался с платформы, пока не заработал мотор. Продавщица лотерейных билетов, с утра сновавшая в толпе, больше не показывалась на опустевшем перроне; он представил ее обедающей где-нибудь у рынка в Бургосе: на столе стакан темно-красного вина и пачка рождественских лотерейных билетов. На асфальте расползлось большое пятно; только что уехавший автобус, должно быть, долго газовал, таким густым был черный слой, исчерканный следами множества подошв и колес чемоданов. Путешественник нарочно пересек пятно, чтобы добавить свой отпечаток к другим, будто мог заручиться добрым знаком для своего начинания. С одной стороны, он убеждал себя, будто вся затея с эссе о джукбоксе — что-то несущественное или случайное, а с другой, подступаясь к новому тексту, он, как обычно, был подавлен и непроизвольно искал прибежища в благоприятных предзнаменованиях и знаках — хотя ни минуты им не верил, упрекая себя фразой о суеверии из «Характеров» Теофраста, которые читал в пути: «Суеверие есть страх перед божественным». Но все же бесчисленные отпечатки подошв, перекрывающие друг друга, белым по черному, исчезающие за пределами пятна, были образом, который он мог взять в дорогу.

Даже то, что он приступит к эссе о джукбоксе именно в Сории, было запланировано давным-давно. Сейчас начало декабря, а прошлой весной в самолете он наткнулся в журнале на очерк об этом отдаленном городе на Кастильском плоскогорье. Сория находится в стороне от транспортных артерий и уже тысячу лет остается словно за пределами истории, будучи самым тихим и укромным местом на всем Пиренейском полуострове; в центре и на окраине, одиноко высясь на пустоши, сохранилось несколько зданий романского стиля со скульптурами; несмотря на невеликий размер, Сория — столица, центр одноименной провинции; в Сории в начале XX века жил Антонио Мачадо, учитель французского, молодой супруг, довольно скоро — молодой вдовец, детально запечатлевший в стихах эту местность; Сорию, вознесшуюся на тысячу метров, омывают у подножия медленные воды Дуэро, по берегам которой — мимо тополей, названных Мачадо «поющими» («álamos cantores») из-за соловьев («ruiseñores»), живущих в густой листве[12], и между тесно обступившими каньон утесами — широкие дороги, согласно иллюстрированному очерку, ведут в неизведанное…

В эссе о джукбоксе он надеялся прояснить, какую роль играл музыкальный автомат в разные периоды его довольно долгой жизни. Почти никто из знакомых, которых он, проводя шуточное маркетинговое исследование, расспрашивал в последние месяцы, ничего толком не знал об этом предмете. Одни, среди которых был, разумеется, и священник, лишь пожимали плечами и качали головой, недоумевая, как такое вообще может интересовать; другие принимали джукбокс за автомат для пинбола; третьи даже не знали этого слова и начинали понимать, о чем идет речь, только при словах «мьюзикбокс» или «радиола». Но именно неутихающая досада оттого, что не все могли разделить его опыт, именно неведение и равнодушие и побуждали его взяться за этот предмет, тем более что времена джукбоксов в большинстве стран миновали (да и сам он, похоже, мало-помалу расставался с возрастом, в котором хочется торчать перед автоматом и жать на кнопки).

Конечно, для начала он почитал так называемую специальную литературу и, разумеется, тут же почти всё забыл; следовало опираться прежде всего на собственный опыт. Кроме того, написано о джукбоксах было крайне мало; главной книгой оставался, пожалуй, вышедший в Де-Мойне, на американском Среднем Западе, «Complete Identification Guide to the Wurlitzer Jukeboxes»[13] Рика Боггса. Если читатель и запомнил что-то из истории джукбокса, так это следующее. В Америке времен сухого закона, то есть в двадцатые, в подпольных барах были установлены музыкальные автоматы. Происхождение слова «jukebox» точно неизвестно: то ли от «joute», джута, то ли от глагола «to jook», «танцевать», имеющего предположительно африканские корни. Во всяком случае, когда-то негры на Юге, закончив работу на джутовых плантациях, встречались в так называемых joute points или juke points и за пять центов выбирали в музыкальных автоматах Билли Холлидей, Джелли Ролла Мортона, Луи Армстронга, которых не транслировали радиостанции, все без исключения принадлежавшие белым. Золотой век джукбокса начался с отмены сухого закона в тридцатые, когда повсеместно стали появляться питейные заведения; даже в табачных лавках и парикмахерских обычно имелся автомат с пластинками, из-за тесноты — не больше кассового аппарата, рядом с которым он и размещался на стойке. Расцвет джукбокса закончился, ясное дело, с началом Второй мировой, когда использование пластика и стали пришлось строго контролировать. Металл заменили деревом, а в разгар войны производство полностью переключилось на вооружение. Ведущие производители джукбоксов, «Вурлицер» и «Зеебург», изготавливали антиобледенители для самолетов и электромеханику. Другая история связана с формой музыкальных автоматов: они должны были выделяться «на фоне не всегда красочной обстановки». Главным человеком в фирме, соответственно, был проектировщик: в то время как у «Вурл и пера» основой конструкции стала арка, «Зеебург» использовал прямоугольный корпус с колпаком, причем, судя по всему, было взято за правило, чтобы каждая новая модель отличалась от предыдущей, но сохраняла привычный вид; провалом стал оригинальный джукбокс в виде обелиска, на котором вместо светящегося колпака была чаша со встроенным динамиком, откуда музыка неслась прямо в потолок. Проектируя новые варианты, ограничивались лишь световыми элементами и оформлением: павлин, непрерывно меняющий цвет; пластик, раньше цветной, теперь под мрамор; декоративные планки, прежде из искусственной бронзы, теперь хромированные; прозрачные люминесцентные трубки, в которых перемещались пузырьки «по эскизу Пола Фуллера[14]», — читатель и очевидец наконец узнавал имя одного из главных героев и подмечал, что бессознательно интересовался им с того самого момента, когда впервые застыл, изумленный, перед громадиной, сияющей всеми цветами радуги, в мрачной подсобке.