7. Теософ не должен никогда ставить свое личное чувство или свое тщеславие выше достоинства ТО в целом. Тот, кто жертвует пользой ТО или репутацией его членов ради своего личного тщеславия, светского успеха или гордости, тот должен быть изъят из числа членов организации.
8. Активный член ТО не должен придавать большого значения своему личному прогрессу или успеху в изучении теософии: для него важнее стараться выполнить как можно более альтруистической работы, доступной для его сил. Каждый член должен считать своим долгом принимать возможное для него участие в общем деле ТО и помогать ему всеми средствами, какие есть в его распоряжении.
9. Ни один член ТО не имеет права оставаться праздным, оправдываясь тем, что он знает слишком мало, чтобы учить других, ибо он всегда найдет других, которые знают еще меньше, чем он. Если он не может делать большого дела для общего блага, пусть работает на пользу немногих, которые нуждаются в его помощи, чтобы таким образом участвовать в успехе общего теософского дела. Он должен помнить, что нельзя оставлять всю тяжелую ношу и всю ответственность за теософское движение на плечах немногих преданных работников.
Махатмы — Учителя. Махатмы, или Учителя, принадлежат к великим Душам, или Адептам самой высокой ступени, к тем возвышенным существам, которые, достигнув полного господства над своей низшей природой, живут для блага человечества, не ограниченные свойствами «плотского человека»… Учителя дают поучения тем немногим, которые в течение долгого времени учились под их руководством и посвятили всю свою жизнь на служение им. Теософы называют их Учителями, потому что они их Наставники и от них теософы получают все теософские истины, как бы несовершенно ни было людское знание и выражение этих истин. Учителя владеют обширной и глубокой ученостью и еще большей святостью жизни, они принадлежат к числу Великих Посвященных… Учителя представляют собой ту силу, которая наблюдает за ТО и охраняет его.
Теология — богословие — теософия [43; 59]. Все версии человеческого знания о мире, располагающиеся вне науки, могут быть разграничены по степени их логической оснащенности. В конечном счете (в отличие от науки), все «духовные дисциплины» ориентированы на постижение Абсолюта: либо в формате «теологии» (четкого и логического знания о Боге, характерного для католичества), либо в виде богословия (знания о Боге, обретаемого преимущественно посредством мистических озарений, присущего православию), либо в виде внеконфессиональной теософии (ориентированной на проявление божественного в самом человеке).
В этом контексте принципиально важным выступает идея разделения версий неконфессиональной религиозной философии на меж-, над- и вне- конфессиональную (И И. Иванова).
Неконфессиональная религиозная философия направлена на рассмотрение или создание образа божества, которое является в той или иной степени абстрактным, лишенным индивидуальных качеств.
Межконфессиональная философия имеет целью обоснование возможности существования некой целостной религии (обычно — «единого христианства»), свободной от конфессиональной расчлененности, являясь идейным продуктом процессов экуменизма и, в связи с этим, проблемой преимущественно христианской духовности.
Над конфессиональная философия представляет собой синкретизм мистических, оккультных и спиритуалистических концепций, а также научного и паранаучного знания: в настоящее время это теософия Блаватской и Э. Бейли (восходящая, в частности, к визионерскому учению Бёме), антропософия Р. Штейнера, Агни Йога Е. Рерих, Интегральная Йога Ауробиндо Гхоша, учение Всемирного Белого Братства, которое создали П. Донов и М. Айванхов, и т. п.
Проблема интеллектуальной природы богопознания (рассматриваемого как определенное единство теологии, богословия, теософии и иных подходов) не нова для современного европейского мышления. Так, российский исследователь В. Ф. Пустарнаков, например, отмечает: «Во избежание недоразумений следует несколько слов сказать о самом термине богословие, или теология. В разное время в это понятие вкладывалось разное содержание. У Аристотеля богословие — это часть философии, которая занимается исследованием о боге. В раннем христианстве богословием называли лишь учение о Христе. В этом, например, смысле евангелист Иоанн назывался богословом; титул богослова был присвоен также одному из отцов церкви, Григорию Назианзину. Позднее в христианстве богословием, как правило, стали называть все, что является предметом христианской религии. Во всех последних случаях богословие представляется как нечто совершенно отличное от философии, и именно поэтому в рамках христианства вопрос о соотношении богословия и философии обсуждался, как правило, как вопрос о соотношении совершенно различных предметов. При этом встречались концепции, в соответствии с которыми богословие (в узком смысле слова, только как учение о боге) рассматривалось, вслед за Аристотелем, как часть философии. Только в период схоластики в рамках богословия оформилось так называемое естественное богословие, претендовавшее на исследование предметов веры с философской точки зрения, в отличие от откровенного богословия, исходившего лишь из Писания и Предания» [56, с. 186].
Правомерно предположить, что доминирующей характеристикой возможного различения «теология — богословие — теософия» в религиозной философии выступает «стиль мышления, который определяется степенью и характером опоры на рационализм» [43].
С точки зрения православного философа В. Н. Лосского, богословие — это «интеллектуальный опыт бессилия, поражения мысли перед запредельностью умопостигаемого». Этот интеллектуальный феномен — православное богопознание / богопостижение — характеризовал и Бердяев: «Вечное столкновение между мистикой и теологией связано с тем, что они говорят на разных языках. И невозможен перевод с одного языка на другой. Когда пытаются перевести опыт мистиков на язык теологии, то мистики сейчас же обвиняются в ереси. Язык мистики парадоксален, это не язык понятий, это не мышление, подчиненное закону тождества. Язык же теологии всегда стремится быть языком рационализированным, не допускающим противоречия, хотя и безуспешно. Поэтому так трудно выразить мистику на языке теологии и отвлеченной метафизики, всегда получается искажение» [17, с. 428–429].
Согласно вполне легитимной в XX ст. точке зрения, теософия — ориентированная на эзотерическое миро- и богопостижение — являет собой равноправную и самостоятельную версию триады «теология — богословие — теософия». Она, согласно Бердяеву, искушает «примирением между верой и знанием, религией и наукой». Как подчеркивал этот великий русский православный мыслитель: «Духовная настроенность теософов не христианская, в ней есть ложная возвышенность и ходульность. Теософия соблазняет братством людей и народов, которого не осуществляет. Но такого рода духовные течения предшествуют сильному религиозному свету» [19, с. 186]. И аналогично: «органическое влечение к объективности, к онтологическо-метафизическому пониманию религиозной жизни… ведет к углублению философской мысли, к стремлению к глубокой и конкретной форме философской спекуляции, которая проявляется как мистико-спекулятивная теософия»[5] [66, с. 9].
Иванова предложила осмысливать эту проблему так: «Теология — это богопознавательная, апологетическая и религиозно-нормативная идеология, основанная на значительном преобладании среди ее познавательных средств элементов рационализма (обычно аристотелевского типа и особенно в виде формальной логики)[6]. Богословие — это такая же идеология, но с преобладанием иррациональных познавательных средств (в противоположность теологии), из которых, однако, должны быть исключены неортодоксальная мистика и эзотерика (в отличие от теософии)[7]. Теософия же выступает в основном только как богопознание, но с преимущественным использованием не просто иррациональных, а главным образом (в отличие от богословия) мистических и эзотерических средств[8].
