Итак, советская историческая наука, расширив источниковую базу изучения отечественной истории периода феодализма и создав необходимые предпосылки для специального исследования социального положения женщин и роли их в древнерусском государстве, осветила ряд новых по сравнению с дореволюционной историографией аспектов проблемы. Фундаментальные работы по истории социально-экономических отношений продвинули вперед изучение имущественного статуса женщин, особенно привилегированного сословия. Типологический подход к проблеме древнерусской семьи открыл пути к изучению новых моментов социального положения женщин в X–XV вв., не известных буржуазной науке. Выявление и публикация архивных источников, развитие этнографии, археологии и других отраслей исторических знаний создают предпосылки для проникновения в глубинные слои древнерусского общества.

Тем не менее, несмотря на устойчивый интерес к социальному и семейному положению древнерусской женщины историков нескольких поколений, так и не нашел исследовательского решения вопрос: когда древнерусская женщина стала «теремной затворницей» или она вообще была дееспособной самостоятельной личностью? Историография проблемы, которой посвящена книга, распадается на темы, подчас мало связанные между собой. Между тем интерес к проблеме давно вышел за пределы границ нашего государства. Судьбы отдельных представительниц древнерусского общества и их социальная роль привлекают внимание зарубежных ученых с XIX в. и по сей день.

Интерес к проблеме в работах зарубежных авторов

В 1825 г. русский князь А. Лобанов-Ростовский издал в Париже сборник документов, посвященный жизни и деятельности вышедшей замуж за короля Франции Генриха I дочери Ярослава Мудрого Анны Ярославны. В сборник вошли обнаруженные им во французских архивах жалованные грамоты монастырям и аббатствам, выдержки из хроник и прочие документы, свидетельствующие об активности русской княгини на административно-управленческом поприще. Этот факт в известной степени стал знаменательным, так как пробудил интерес зарубежных исследователей к истории Русского государства в средние века. В том же году материалы сборника Лобанова-Ростовского использовал виконт де Сен-Амур в популярной книге, частично посвященной «принцессе Анне-Агнессе» (так называли Анну Ярославну во Франции)^[690].

Западные исследователи прежде всего проявили интерес к истории династических браков как средневекового выражения политических союзов между государствами. В их работах XIX — начала XX в. раскрывалась внешнеполитическая деятельность Евпраксии Всеволодовны (в Германии XII в.), Анастасии Ярославны (в Венгрии XII в.), Агафьи Святославны (в Польше XIII в.) и других дочерей великих князей, неоднократно отмечались высокий уровень образованности русских княгинь, их стремление к участию в политической жизни^[691]. Немецкие, французские, английские, польские исследователи сравнивали права и социальный статус русских женщин в средние века с правами и статусом их современниц в западноевропейских странах и, как правило, противопоставляли свободное положение женщин в Западной Европе «униженности» и бесправию женщин в Древней Руси. Тогда за рубежом только русский по происхождению немецкий ученый Н. Мельников в специальном исследовании попытался обосновать иное мнение. Он писал, в частности, что «на Руси со времен Ольги женщина занимала высокое положение в обществе, обладала правом собственности, осуществляла дипломатические миссии…». В качестве основных причин изменения социального и правового положения женщин в XVI–XVII вв. Н. Мельников вслед за немецким юристом Е. Гроссе назвал развитие «патриархального начала» и воздействие «христианской религии, препятствующей общественному прогрессу»^[692].

В монографии немецкой исследовательницы М. Вебер «Супруга и мать в развитии права» утверждалось, что в средние века женщина была неправомочна, ибо не имела собственности, и как единственное исключение из общего правила рассматривался статус женщин Восточной Европы, и прежде всего России. Именно М. Вебер принадлежит правильное толкование ст. 88 Русской Правды («О жене»), в то время как ее герменевтика вызвала разногласия среди русских исследователей. В немецкой историографии статья изначально признавалась как узаконение равноправного положения мужчины и женщины в древнерусском уголовном праве. М. Вебер отметила высокий уровень развития русского брачного права X–XV вв. и подчеркнула, что оно узаконило дееспособность и процессуальную полномочность женщины, которая после смерти мужа не попадала под опеку какого-либо родственника по мужской линии, а становилась владелицей оставленного ей хозяйства^[693].

В 20-е годы XX в. французский историк Б. Шаль и американская исследовательница Е. Елнет предприняли попытку осветить положение незнатной русской женщины, и в частности крестьянки^[694]. В то время в зарубежной историографии была общепризнанной точка зрения Е. Гроссе о безусловном преобладании в средние века большого типа семейной организации. Поэтому выводы Б. Шаля и Е. Елнет о существовании в средневековой Руси «нуклеарного» типа семьи (т. е. индивидуальной, малой) явились несомненным шагом вперед. Е. Елнет в качестве источников наравне с памятниками средневековой литературы привлекла без должной критики фольклор XIX в. Конечно, фольклор отражает в известной степени образ мысли людей прошедших эпох, но внеисторичность подхода к произведениям устного народного творчества привела исследовательницу к негативной характеристике статуса женщин в крестьянских семьях (отсутствие прав, подчиненность мужу во все эпохи и т. п.).

В 1933 г. на VII Международном конгрессе историков был заслушан доклад польской исследовательницы Л. Харевичовой «Возможно ли написать специальную историю женщины?». В прениях по докладу говорилось о необходимости создания работ по истории социального положения женщин в разных странах в различные эпохи. Л. Харевичова готовила к изданию монографию о женщине польского средневековья, но ее выходу в свет помешала война и смерть исследовательницы в фашистском застенке. Лишь богато иллюстрированный научно-популярный очерк Л. Харевичовой, опубликованный в 1938 г., дает возможность судить о значительной разработанности автором темы и важных выводах, в том числе об общности процессов развития брачно-правовых норм восточных и западных славян, а также имущественно-правового статуса женщин^[695].

В 1939 г. вышла книга немецкого ученого Ф. Гаазе об обычаях и народных верованиях восточных славян. Ф. Гаазе впервые обратил внимание на распространенность в Древней Руси икон и фресок с изображением покровительницы замужества и замужних женщин Параскевы Пятницы, предположив, что это каким-то образом связано с языческими верованиями и культом богини Мокоши. Эту гипотезу впоследствии подтвердил советский ученый С. А. Токарев^[696].

Известный интерес к проблеме проявил и американский историк Г. Вернадский. Одна из его статей была посвящена особенностям имущественного и социально-правового статуса русских женщин в XVI–XVII вв. — главным образом бездетных вдов, принадлежавших к верхушке привилегированных слоев. Изучая указы и судебники XVI в., он пришел к выводу, что центральная власть стремилась ограничить наследование вотчинных владений вдовами и «помешать им получить больше чем малую долю вотчинного владения» их мужей. Между тем в основе описанных Г. Вернадским явлений лежало не стремление ограничить женщин как таковых, а развитие условного землевладения, вытеснявшего вотчинное. В работах Г. Вернадского 40–50-х годов также имеются некоторые замечания, касающиеся темы книги. Негативные изменения в социальном статусе и семейном положении русских женщин во времена «Домостроя» он объяснял влиянием системы «ордынского властвования» над Русью, которая, по его мнению, якобы сыграла в целом «прогрессивную роль, воздействуя на русскую государственность и русскую культуру»^[697].