Договорились, что эксперт срочно выедет в областной центр, дождется результатов и сообщит о них Серову по телефону.

Во второй половине дня выехали в Ерхон на милицейском «газике». Шофер Яша был своеобразной достопримечательностью райотдела. После ранения на фронте, куда попал совсем мальчишкой в конце войны, он пришел работать в милицию и так никуда больше не уходил. Совсем не часто встретишь таких постоянных шоферов на милицейских машинах в глухих сибирских районах.

Титанические усилия прилагал Яша, чтобы содержать свой «газик» в порядке. Машина была всегда на ходу, чистая, аккуратная, безотказная, как сам Яша. Оперативники часто подсмеивались над его приверженностью к малым скоростям, но все без исключения питали к нему глубокое уважение.

В пути Яша помалкивал. Разговоры он не любил, да и путь был нелегким.

В Ерхоне Николаев наконец-то познакомился с участковым Балуткиным, о котором уже наслышался. Как-то так получалось, что при расследовании этого сложного дела Балуткин всегда был чуточку впереди всей группы и пока более всех удачлив.

— Будем знакомы, — степенно сказал Балуткин. Темное лицо его с глубокими складками в уголках рта оживляли светлые умные глаза. — Иван Михайлович.

Представился и Николаев.

— Тезки, значит, мы. Да вы меня зовите, как все, просто Михалыч. Я сейчас вас с Яшей накормлю, сельсоветская секретарша нам борщ сварила, а потом и о деле поговорим, что новенького.

— Из нового я вам, Иван Михалыч, могу сообщить только, что Игошин в свой совхоз не прибыл. Просрочил двадцать один день, — сказал Николаев, направляясь следом за Балуткиным к большому дому рядом с сельсоветом.

Балуткин безнадежно махнул рукой:

— Да я уж понял, что так и будет. Опросил мать, сестру Игошина, с людьми поговорил. У вас здесь, в селе, работы много? — спросил он.

— У Игошиных побывать нужно в доме. С понятыми.

— Будут понятые. А мы, коли успеем до утра, должны к вертолетной площадке податься, это отсюда недалече — километров тридцать. Яша нас подбросит. Справлялся я: на наше счастье вертолет утром в Заранты будет. Есть там человек один — дед Сорока. Он нам должен помочь. Люди говорят, встречал он Андрея в тайге.

— Как встречал? Когда? — быстро переспросил Николаев и даже остановился.

— Идемте ужинать, Иван Александрович, — тронул Балуткин его за рукав. — Встречал, видимо, до убийства еще, а то бы насторожился, он у нас дед толковый.

В чистом просторном доме секретаря сельсовета они поужинали и, пригласив понятых, направились к дому Игошиных.

Виталий сидел хмурый, Татьяна сразу заплакала, ребятишки притихли.

— Мир сему дому, — поздоровался Балуткин. — Да не плачь ты, чего уж, — пожалел он Татьяну и обратился к Виталию: — Опять до тебя, парень, дело есть. Помогай.

Виталий молча указал на стулья, приглашая садиться.

Николаев видел, как тяжело переживала семья ожидание беды. По деревне ползли слухи, и они ранили больно.

Николаев достал бумагу, разъяснил цель обыска. Так же молча Виталий встал, принес несколько аккуратных подшивок газет, журналы.

По просьбе Николаева Татьяна достала квитанции «Союзпечати».

В семье были школьники, им выписывали «Пионерскую правду». В селе с литературой небогато, а в доме Виталия, видимо, читать любили.

Журналы хранились, газеты подшиты аккуратно. Вот и подшивка «Пионерской правды».

Николаев начал листать подшивку, и Виталий заметил:

— Я там с разрешения дочки часть газет весной на патроны извел.

Точно. Нет в подшивке газет за конец апреля. «Нужно газетчикам сообщить, чтобы за апрель номера смотрели», — подумал Николаев.

Все боеприпасы Виталий отдал Балуткину раньше, больше ничего не осталось.

Главный результат — изъятая подшивка газеты «Пионерская правда» с отсутствующими апрельскими номерами. Если добровольные помощники лейтенанта — журналисты установят, что текст на газетных пыжах из апрельских номеров «Пионерской правды», — это будет еще одно серьезное доказательство. Значит, при убийстве использовались боеприпасы, взятые в доме игошинского зятя.

Ночью добрались до вертолетной площадки, спать устроились на сеновале какого-то дома, куда постучал Балуткин.

Хозяин вынес им подушки в цветастых наволочках, одеяло и тулуп — в Сибири и июльские ночи не так уж теплы.

Лежа на душистом свежем сене, Николаев с Балуткиным разговорились.

— Думаю я, Иван Александрович, что геологи — Андрея работа, — начал Балуткин. — Татьяна с Виталием тоже боятся этого, хоть и не знают еще, что Андрей в совхоз не прибыл.

— Михалыч, я звонил в совхоз, — поддержал Николаев разговор, — Андрею там дали неплохую характеристику.

— Ты еще молодой, жизни мало видел, поэтому на слово веришь, — задумчиво проговорил участковый. — Я раньше шибко книжки любил, все глаза попортил, — он усмехнулся, — всяких писателей читал. О разных людях они пишут, многие годы все интересуются — почему этот человек такой, а не этакий? Нету ответа ясного, не встречал я. Думаю, не одна — много причин жизнью человеческой управляют. Однако убедился, что главное в человеке — доброта. Добрый человек может собой поступиться, злой — никогда. Почему Андрей таким вырос? А доброты, жалости в нем не было. Отец зверюгой смотрел на всех и мальцу привил это. Я уж думал-передумал об Игошиных. Понимаешь, тезка, ведь прозвищем своим — «Медвежье сердце» он, выходит, гордился, раз карточку для матери этой кличкой подписал. Ну что он собой представлял? А над всеми ставил себя. Для людей не жил Андрей, нет. Не было такого. Все для себя, для своего интереса. Я так думаю, что не повезло ему, не встретил добрую душу, а такая светлая душа каждому человеку для правильной линии должна встретиться. Тут себя я тоже упрекаю… Проглядел, да ведь видишь сам, какая у меня территория. Ну вот, без жалости к людям и обросла Андреева душа шерстью. Что-то, видно, надо было Андрею от геологов, а раз надо ему — вынь да положь, в тайге он сильный. Думаю, если он решил в тайге зимовать — оружие добывал. Свое-то ружье он у Виталия оставил, боялся взять, чтоб не заподозрили худого.

Михалыч помолчал.

— А завтра я тебя с другим человеком познакомлю, — словно спохватился он. — Интересный человек, дед Сорока его зовут. Фамилия у него такая — Сорока. Живет он сейчас один, старуха его померла, ему самому за семьдесят, но бодрый. До стройки в Зарантах совсем дикий край был, тайга. Сорока поселился там еще в двадцатых годах, после гражданской. Не любит он вспоминать, как попал в наши края, я и не бередил ему никогда душу. Краем уха слыхал, вроде бы он из белых, у Колчака был, колчаковцы ведь по нашим местам шли, много бед наделали… Видно, не по пути было Сороке с Колчаком. Осел тут, женился на местной, дом выстроил и стал жить охотой. И такой оказался он добрый хозяин, что вся округа его знает. Избави бог браконьеру появиться в тайге, Сорока достанет. Петли, капканы, ловушки — не терпит. Сам не ставит и другим не позволяет. Философия у него такая. Говорит он, что человек должен быть честным даже со зверем в тайге… Вот бы Андрею такое понятие.

Он вздохнул и продолжил:

— Сорока тайгу вокруг Васильевской знает как свои пять пальцев. Землянки все знает, лабазы. Слышал ты про лабазы? Строит охотник избушку, и есть в ней на первый случай соль, спички, крупка какая-нибудь, махорка. Таежники держат такие лабазы в порядке, запасы пополняют. Многих лабазы из беды выручают, особенно зимой в лютые морозы. Только бы здоров был дед, все он нам покажет, все проверим. Там, на Васильевской, есть уже ваш один из области. Я его не видел еще, но слышал, что он с геологами тайгу прочесывает. Однако надо знающего человека привлечь, тогда толку поболе будет. Ну, а теперь спать, заговорил я тебя…

— Иван Михайлович, — Николаев решил поделиться с Балуткиным своими сомнениями, — вот что еще хочу сказать. Заключения экспертизы еще нет, но, на первый взгляд, в Нефедова, кроме самодельной картечи, стреляли еще бекасиной дробью. Мелкой, магазинной. Такой у Виталия не было. А вот у геологов есть.