Расисты, конечно, могут возразить, что древние греки к тому времени «выродились», утратив «чистоту расы». Но именно период V–IV вв. до н. э. характеризуется наивысшим за все время существования Эллады расцветом культуры (которой мы сейчас восхищаемся) — тогда жили и творили скульпторы Мирон, Фидий, Пракситель, Поликлет, Лисипп, философы Демокрит, Сократ, Платон, Аристотель, драматурги Софокл, Еврипид, Эсхил, комедиограф Аристофан, историки Геродот и Фукидид, математики Евдокс и Эвклид, врач Гиппократ и многие другие, составляющие «золотой фонд» всей античности. Именно тогда в Афинах на акрополе был построен знаменитый беломраморный Парфенон.

Примечательно, что эти выдающиеся гении происходили из самых разных местностей Эллады и творили в самых разных ее полисах (городах-государствах), кроме одного — Спарты, столь любимой в Третьем рейхе. Еще великий немецкий историк XIX в. Георг Вебер (1808–1888) констатировал в своей фундаментальной «Всеобщей истории», что «Спарта не дала миру ни поэтов, ни ученых».[383]

Это — закономерное следствие господствовавших в ней законов Ликурга. Как пишет историк Плутарх (I–II вв. н. э.): «Ликург изгнал из Спарты бесполезные и лишние ремесла. Впрочем, большая их часть и без того удалилась бы вслед за общепринятой монетой, не находя сбыта для своих изделий. Возить железные деньги в другие греческие города было бессмысленно, — они не имели там ни малейшей ценности, и над ними только потешались, — так что спартанцы не могли купить ничего из чужеземных пустяков, да и вообще купеческие грузы перестали приходить в их гавани. В пределах Лаконии теперь не появлялись ни искусный оратор, ни бродячий шарлатан-предсказатель, ни сводник, ни золотых или серебряных дел мастер — ведь там не было больше монеты! Но в силу этого роскошь, понемногу лишившаяся всего, что ее поддерживало и питало, сама собой увяла и исчезла».[384] Более того, Ликург закрыл Спарту от влияний окружающего мира: «он не разрешил выезжать за пределы страны и путешествовать, опасаясь, как бы не завезли в Лакедемон чужие нравы, не стали подражать чужой, неупорядоченной жизни и иному образу правления. Мало того, он изгонял тех, что стекались в Спарту без какой-либо нужды или определенной цели». «Ведь вместе с чужестранцами неизменно появляются и чужие речи, а новые речи приводят новые суждения, из которых неизбежно рождаются многие чувства и желания, столь же противные существующему государственному строю, сколь неверные звуки — слаженной песне. Поэтому Ликург считал необходимым зорче беречь город от дурных нравов, чем от заразы, которую могут занести извне».[385]

В итоге всякая культура в Спарте к V в. до н. э. завяла. Полной ее противоположностью, напротив, были Афины, ставшие в то время при Перикле центром греческой культурной жизни, сосредоточием талантов, запомнившимся на века как одна из самых выдающихся страниц расцвета культуры. Так вот, Перикл прямо противопоставлял устройство Афин спартанскому: «мы всем разрешаем посещать наш город и никогда не препятствуем знакомиться и осматривать его, и не высылаем чужеземцев». «И со всего света в наш город, благодаря его величию и значению, стекается на рынок все необходимое, и мы пользуемся иноземными благами не менее свободно, чем произведениями нашей страны».[386]

И вот наглядный итог, результаты которого (в виде предпочтений казарменной Спарты или демократических культурных Афин) можно спроецировать и в будущее. Преклонение перед Спартой, как отмечают историки, сопровождалось у нацистов нападками на Афины, так, ставший в 1935 г. главой Рейхсинститута истории новой Германии малоизвестный историк Вальтер Франк «обрушился на старшее поколение ученых, которых в насмешку называл «недогреками» за их преклонение перед чуждой афинской культурой».[387]

Но вернемся к начатой теме. И позже, уже во II в. н. э., когда Греция вошла в Римскую империю, другой великий врач и естествоиспытатель Клавдий Гален (129–200 гг. н. э.), обучавшийся в Греции и работавший при дворе римских императоров, говорит в трактате «О составных частях тел» все о том же — о связи цвета волос и кожи с климатом: «Итак, египтяне, арабы, индийцы и вообще все племена, живущие в жаркой и сухой стране, имеют волосы черные, трудно растущие, сухие, курчавые и ломкие, а те, которые в противоположность этим населяют страну сырую и холодную, именно иллирийцы, германцы, далматы, савроматы и все скифское племя — умеренно растущие, тонкие, прямые и рыжие».[388] «У кельтов, германцев и всего фракийского и скифского племени кожа холодна, влажна и поэтому мягка, бела и лишена волос».[389]

Надо думать, если бы подобный «нордический» тип был (хотя бы отчасти) свойственен грекам и римлянам, такие великие врачи (и знатоки человеческой природы), как Гиппократ и Гален, хотя бы упомянули об этом. Но они однозначно указывали на его присутствие только в северных, холодных и сырых (как описывал Германию Тацит) странах, у чуждых им северных «варваров».

На этом исторические штудии в поиске роли арийцев в древних цивилизациях можно закончить и задаться вопросом — откуда появились в Германии (и вообще на Западе, хотя пример Германии наиболее интересен) расовые «арийские» теории? Роль Макса Мюллера с его размышлениями об «арийской расе» в Индии тут минимальна — она затронула в основном образованные слои, да и то в основном в Великобритании, в университетах которой он работал и читал лекции в конце 50-х — начале 60-х гг. XIX в.; тем более что уже в начале 70-х гг. он публично отказался от термина «арийская раса».

Виктор Клемперер, опираясь как на свои наблюдения, так и на вполне официальные публикации времен Рейха, отмечает, что в XVIII–XIX вв. расизм не был свойственен немцам, перелом в сознании происходит с появлением теорий барона Гобино:

«Основное качество немцев — отсутствие чувства меры, сверхнастойчивость, устремленность в беспредельное — служило чрезвычайно питательной почвой для расовой идеи. Но можно ли видеть в ней самой немецкий продукт? Если проследить ее теоретическое выражение в истории, то получается прямая линия, ведущая — беру лишь основные этапы — от Розенберга через англичанина по крови, избравшего Германию своей родиной, Хьюстона Стюарта Чемберлена к французу Гобино. Трактат последнего «Essai sur l'inegalite des races humaines» («Опыт о неравенстве человеческих рас»), вышедший в 4 томах с 1853 по 1855 гг., впервые учит о превосходстве арийской расы, о высшем и единственно заслуживающем звания человеческого чистопородном германстве и об угрожающей ему опасности со стороны семитской крови, всепроникающей, несравненно худшей, едва ли заслуживающей названия человеческой. Здесь содержится все необходимое для Третьего рейха философское обоснование; все позднейшие донацистские построения и прикладные применения учения восходят к этому самому Гобино; он один является (или кажется — вопрос оставляю пока открытым) автором кровавой доктрины и несет за нее ответственность.

Еще незадолго до краха гитлеровского Рейха была предпринята ученая попытка отыскать предшественников Гобино среди немцев. Имперский институт истории новой Германии в числе своих трудов издал обширное и основательно проработанное исследование «Расовая идея в немецком романтизме и ее истоки в 18 веке». Герман Бломе, честный, но недалекий автор его, доказал полную противоположность того, что он мнил доказать. Цель его — сделать 18 век, Канта, немецких романтиков предшественниками (в естественно-научном смысле) француза, а значит, разделяющими с ним ответственность. При этом он исходил из ложной предпосылки, что всякий, кто бы ни исследовал естественную историю человека, классификацию рас и их признаки, может считаться предшественником Гобино. Оригинальным же у Гобино было не то, что он подразделил человечество на расы, но то, что он отбросил общее понятие человечества, в результате чего расы стали чем-то самостоятельным, и в рамках белой расы фантастическим образом противопоставлял германскую расу господ вредоносной семитской расе. Были ли у Гобино какие-нибудь предшественники?