Но приведенные Мартышкой факты не произвели на Гепарда должного впечатления.

— Не тратьте зря порох, — сказал он ей. — Всё равно вы меня не убедите, что циркового парнишку можно поставить на одну доску с вымогателями, бомжами и рэкетирами. Вы, очевидно, плохо представляете, что такое артист цирка: это же вечный труженик! Что же касается истории с сумочкой… знаете, меня не оставляет ощущение, что Слон явно чего-то не договаривает…

— Можно я за него договорю? — послышался голос откуда-то сверху. Все подняли головы и увидели спускавшуюся по стволу березы Пчелу.

— Вы, Пчела, договорите за Слона? — переспросил Кашалот, полагая, что чего-то недослышал или недопонял.

— Он что, стесняется сам объяснить свой поступок? — насмешливо спросила Мартышка. — Из-за чрезмерной скромности? И поручил это вам?

Пчела спокойно и доброжелательно ответила, что со Слоном она вовсе не знакома и о его поступке только что услышала от коапповцев.

— Я уж полчаса над вами нахожусь, — сообщила она. — Смолу собираю с почек — тополиных, березовых, еловых, сосновых… Для прополиса, пчелиного клея. Ну и невольно прислушиваюсь. Так вот, мне кажется, я знаю… вернее, догадываюсь, почему Слон сумочку с деньгами сжевал.

И Пчела, — а это была, если быть точным, Медоносная Пчела, — предложила пораженным коапповцам собственную, совершенно неожиданную версию о мотивах, которыми руководствовался Слон, совершая кражу: она не исключает, что он попросту возненавидел деньги, причем до такой степени, что решил при всяком удобном случае их уничтожать.

Председатель КОАППа и его соратники сочли подобное предположение довольно-таки любопытным и заслуживающим внимания. Последовали уточняющие вопросы, главным из которых был следующий: за что же, по мнению Пчелы, Слон исполнился такой испепеляющей ненавистью к деньгам?

— Ну, мало ли… — Пчела пошевелила усиками, размышляя. — Да вот: готовил он, допустим, новый цирковой номер — пробовал и так, и эдак, мучился, искал… А ему говорят: «Брось-ка ты это, давай, брат, чего-нибудь попроще, но побыстрей — у нас финансовый план горит, нам кассовые сборы нужны, а не твои искания». А может, он в этот номер душу вложил! Я и сама считаю, что от денег всё зло, на собственном опыте убедилась — глаза бы мои их не видели! — и она запела на известный мотив:

— Ох уж эти деньги, — повторила она с гримасой отвращения. — У меня самой до сих пор в ушах звучит: «Сборы давай, сборы!»

Стрекоза, естественно, тут же сделала из этих слов вывод, что Пчела тоже работала в цирке.

— Откуда вы это взяли? — удивилась гостья. — Ничего подобного, я работала в ателье «Мёд».

Решив, что Пчела оговорилась, Мартышка поправила ее:

— В ателье мод, вы хотите сказать.

— Не мод, а «Мёд», — повторила Пчела. — Ателье наше так называлось, мёд мы делали из материала заказчика.

— Отродясь такого не слыхивала! — Сова от изумления широко открыла клюв. — Что еще за матерьял? Мёд-то, завсегда делали из нектара.

— Теперь-то и я это знаю, но в ателье мы об этом и понятия не имели. Спасибо дорогим нашим бабусям — это они нам глаза открыли…

И Пчела поведала коапповцам прекрасную и поучительную историю о трех бывших пчелах-разведчицах — из тех, кто цветы-медоносы разыскивает и, вернувшись в улей, докладывает, где они и как к ним лететь.

— Сестры они, Вера, Надежда и Любовь, — так начала она свой рассказ, — давно уж на пенсии, но держатся бодро: на встречи их приглашают — никогда не отказывают! Вот и к нам прилетели. Поднесли мы им, как положено, хлеб-мёд…

— Мёд — понятно. — Удильщик облизнулся. — А хлеб откуда? Сами пекли?

— Это пчелиный хлеб, — пояснила Пчела, — по-нашему, перга. Его не пекут, а просто пыльцу цветочную кладут в ячейки и мёдом заливают. Ну вот, провели мы дорогих гостей в улей, усадили на почетное место — и пошло: «Помнишь, Люба? Помнишь, Надя? Помнишь, Вера?» — вроде не нам рассказывают, а так, между собой молодость вспоминают… Мы потом только уразумели, что все эти воспоминания для наших ушей предназначались. Хитрые оказались бабули!

— Ничего удивительного, — сказал Гепард. — Они же бывшие разведчицы, а какая же разведка без хитрости! Но хотелось бы знать, в чем заключалась их военная хитрость в данном случае…

— Сейчас поймете. — И Пчела в точности воспроизвела разговор трех бабусь, стараясь имитировать, и довольно удачно, не только их голоса, но и манеру говорить, и даже интонации:

— Помните, сестренки, как мы решили побить рекорд одиночной пчелы Эуглоссы?

— Это когда узнали, что она летит за нектаром за двадцать три километра от гнезда?

— Ну да, а мы только за пять километров от улья — как же мы могли такое стерпеть!

— Вот дурехи-то, а?..

— Да-а, еле дотащились обратно.

— Но все-таки дотащились!

Мы переглядываемся — такое для нас в диковинку: дальше двух-трех метров от улья нам летать не доводилось…

— Двух-трех метров?! — коапповцы переглянулись. — Откуда же у вас мёд?

— Я доскажу, и всё станет ясно…

— А не забыли, — спрашивает бабушка Люба, — как лихо мы отплясывали?

— Не говори: вернемся, бывало, с разведки в улей — и на танцы. После пятикилометрового полета! Потанцуем — и снова летим… Откуда только силы брались!

— Зато сколько у нас всегда было благодарных зрителей!

— Истинных ценителей, я бы сказала: окружат, следят за каждой пробежкой, за каждым поворотом.

— Еще бы, — кто, кроме пчел, способен по-настоящему оценить, как много можно сказать танцем: где цветы с нектаром, под каким углом к солнцу к ним лететь, на какое расстояние… Помните нашу шуточную песенку? — И все трое запели:

Как пустились они в пляс под эту песенку!

Мы глазам своим не верим: вот так бабуси! Отдышались, и бабушка Вера говорит:

— А может, сейчас по-иному танцуют? По-современному? — и к нам обернулась: — Ну-ка, девочки, покажите!

Мы промямлили:

— Как-нибудь потом… — Не признаваться же, что не умеем.

— Ну, потом так потом… — и напевают с намеком: «Танцевать я совсем разучилась и прошу вас меня извинить…»

После этого они опять за свое:

— А помните, как нас на учебу провожали?

— И не куда-нибудь — в МГУ!