Так с политической карты Европы исчезло просуществовавшее два десятилетия Чехословацкое государство. Мир был шокирован наглостью и очередным вероломством гитлеровской Германии, не в первый раз показавшей, что международные соглашения для неё являются не более чем пустой бумажкой. «Германия продолжает оставаться страной, где любой документ — “клочок бумаги”»^[55], — писал Р. Кулондр в МИД Франции 16 марта.

Мировая общественность получила убедительное доказательство того, что попустительство агрессору ведёт не к миру в Европе, а к развязыванию новой войны. Реакция СССР, Англии, Франции, США на уничтожение Чехо–Словакии по сути была однозначно негативной, осуждающей агрессию Германии, но по форме — разной. СССР фактически уже 15 марта, т. е. в день оккупации чешских земель и вступления немецких войск в Прагу, выступил с осуждением ликвидации Чехословацкого государства. В газете «Правда» за подписью «Обозреватель» появилась статья «Новый акт агрессии в Центральной Европе», написанная, очевидно, на основе ночных сообщений телеграфных агентств о начале оккупации чешских земель. В ней подчёркивалось: «Цель этого очередного агрессивного акта — окончательно ликвидировать чехословацкое государство, раздробить его, превратить в придаток “Третьей империи”. Новый акт агрессии германского фашизма сразу опрокинул послемюнхенское “равновесие” в Центральной и Юго–Восточной Европе, которым так восхищались лондонские и парижские “миротворцы”. Новый акт агрессии делает и без того напряжённое положение в Центральной Европе ещё менее устойчивым, ещё более чреватым новыми конфликтами и столкновениями»^[56].

16 марта немецкий посол Фридрих Вильгельм фон дер Шуленбург вручил председателю советского правительства Вячеславу Молотову ноту, в которой до сведения кремлёвского руководства доводилось «соглашение», подписанное в ночь на 15 марта в Берлине, говорилось о вступлении немецких войск на территорию чешских земель и установлении над ними германского протектората. В новой немецкой ноте от 17 марта содержался указ фюрера о статусе этой территории. Во вступительной части указа о Чехословакии говорилось как об искусственном государственном образовании, являвшемся очагом постоянного беспокойства, как о государстве, которое «доказало свою внутреннюю нежизнеспособность»^[57] и «подверглось фактическому распаду». Поэтому, дескать, «германская империя решила вмешаться категорическим образом в целях восстановления основ разумного порядка в Центральной Европе»^[58]. Согласно сообщению советского генконсула в Праге Владимира Яковлева в НКИД Протекторат Богемия и Моравия занимал площадь 49 362 кв. км и имел 6,8 млн населения^[59].

Ознакомившись с обеими германскими нотами, советское правительство 18 марта подготовило ответную ноту, подписанную Литвиновым. 19 марта она была вручена им Шуленбургу. В ней говорилось, что характеристики, данные Чехословацкому государству во вступительной части германского указа, «не могут быть признаны правильными и отвечающими известным всеми миру фактам» и что на самом деле ЧСР была одним из немногих европейских государств, где «были действительно обеспечены внутреннее спокойствие и внешняя миролюбивая политика». Подчёркивалось, что Гаха не имел никаких полномочий от своего народа подписывать берлинский акт 15 марта и действовал в явном противоречии с чехословацкой конституцией, вследствие чего этот акт «не может считаться имеющим законную силу». «При отсутствии какого бы то ни было волеизъявления чешского народа, — говорилось в ноте, — оккупация Чехии германскими войсками и последующие действия германского правительства не могут не быть признаны произвольными, насильственными, агрессивными». Это целиком относилось и «к изменению статута Словакии в духе подчинения последней Германской империи, не оправданному каким–либо волеизъявлением словацкого народа». Подчёркивалось также, что «действия германского правительства послужили сигналом к грубому вторжению венгерских войск в Карпатскую Русь (Закарпатскую Украину. — В. М.) и к нарушению элементарных прав её населения». «Ввиду изложенного, — говорилось в ноте, — Советское правительство не может признать включение в состав Германской империи Чехии, а в той или иной форме также и Словакии правомерным и отвечающим общепризнанным нормам международного права и справедливости или принципу самоопределения народов». По мнению Москвы, «действия германского правительства не только не устраняют какой–либо опасности всеобщему миру, а, наоборот, создали и усилили такую опасность, нарушили политическую устойчивость в Средней Европе, увеличили элементы ещё ранее созданного в Европе состояния тревоги и нанесли новый удар чувству безопасности народов»^[60].

20 марта газеты «Правда» и «Известия» поместили пространные комментарии к советской ноте, в которых ещё раз подчёркивалось, что «берлинский акт», который «не может считаться имеющим законную силу», «свидетельствует о дальнейшем развёртывании Второй мировой войны», ведущейся агрессорами против «интересов так называемых демократических государств»^[61] .

Советская нота привлекла к себе внимание мировой общественности чёткостью и бескомпромиссностью формулировок. Так, чехословацкий полпред в Москве Зденек Фирлингер информировал Литвинова 23 марта: «.Сообщение точки зрения Вашего правительства к происшедшим в Чехословакии событиям найдёт самое существенное и восторженное согласие чехословацкого народа»^[62]. Советский посол в Лондоне Иван Майский сообщал в НКИД, что нота произвела впечатление и в Англии^[63].

Великобритания и Франция 18 марта также направили Германии ноты протеста, в которых они отказывались признать законность её действий против Чехословакии. По своему содержанию они отличались от советской ноты тем, что в них осуждалась не сама агрессия против суверенного государства, а нарушение Гитлером обещаний, данных им в Мюнхене^[64]. В английском обществе в связи с событиями 15 марта усилилось недовольство проводимой ранее Великобританией политикой сговора с фашистской Германией. «Аннексия Чехословакии, несомненно, произвела громадное впечатление на все слои населения. Разочарование в Мюнхене и негодование против Германии всеобщее. Политика “умиротворения” в сознании широчайших масс мертва. усилилось сознание необходимости коллективного отпора агрессорам. Отсюда довольно крутой поворот в сторону СССР»^[65], — сообщал Майский в НКИД 20 марта.

Психология «умиротворения», свойственная тогдашним руководителям западных демократий, была действительно сильно поколеблена, но пока ещё не преодолена. Поэтому Литвинов более сдержанно оценивал настроения английской общественности. 19 марта он писал Майскому, что хотя чехословацкие события и «встряхнули общественное мнение» как в Англии, так и во Франции, но Чемберлен и Даладье «отнюдь ещё не сдались» и «начнут вновь выступать в защиту мюнхенской линии», поскольку упомянутые события «полностью укладываются в рамки любезной им концепции движения Германии на Восток»^[66].

Потрясена была новым вероломным актом фашистской Германии и французская общественность. Полномочный представитель СССР во Франции Яков Суриц писал Литвинову 26 марта: «По степени взбудораженности и всеобщей встревоженности реакция французской общественности на последний гитлеровский захват Чехословакии значительно превосходит все то, что мы наблюдали в прошлогодние сентябрьские дни. Акт 15 марта. по щепкам разнёс все здание, построенное в Мюнхене». Его французские «архитекторы», по словам полпреда, «не сразу хотели в этом признаться. Они на первых порах пытались даже багателизировать (от фр. bagatelle — безделушка. — В. М.) события, крючкотворствовали, доказывая, что налицо нет открытой агрессии, что все произошло в рамках двустороннего и “добровольного” соглашения, но под напором давления своего общественного мнения они недолго удержались на таких позициях и решили во избежание революции “снизу” возглавить революцию “сверху”»^[67].