Йозеф согласился, но сразу же перевел разговор на другую тему, сказав мне:

— Князь, я от Вильгельма услышал уже обо всем, что происходило с момента его встречи с вами. И я знаю, что ваше знакомство началось с перестрелки, в которой погибли австрийские солдаты, а потом вы с моим племянником подрались, словно простолюдины. Но, я склонен замять этот инцидент и больше не вспоминать о нем, если только и вы более не станете вспоминать об этой недостойной попойке, в результате которой мой племянник нарушил воинскую дисциплину. Надеюсь, что вы согласны?

— Я принимаю ваши условия, граф, — ответил я, стараясь сохранять спокойствие. Но, тут же добавил:

— Вот только, я хотел бы услышать от вас объяснения о том, почему баронесса фон Шварценберг обвиняет вашего племянника в подготовке мятежа, как, впрочем, и виконта Моравского? Она утверждает, что ясно услышала в разговоре виконта и барона о подготовке заговора с целями убийства императора Франца, организации мятежа баронов и переворота в стране. А у меня нет оснований не верить этой женщине.

— Вы меня удивляете, князь. Неужели вы действительно полагаете, что мой племянник Вильгельм способен на что-то большее, чем лишь повторение своих пьяных выходок? — произнес граф, но я заметил, что тон его изменился, сделался холодным, как морозный ветер, а на лице отразилась озабоченность.

— Даже не знаю, что и думать. Я только что говорил с виконтом, и он тоже уверял меня, что просто нес пьяный бред. Но, баронесса фон Шварценберг настаивает, что эти двое говорили именно об убийстве императора и о мятеже, — проговорил я.

И тут граф произнес со скрытой угрозой:

— Я не собираюсь вести с вами споры о деталях пьяных бесед. Но, мой долг предупредить вас, о том, что в политической жизни нашей страны не все так гладко, как кажется. Потому, князь, просто держитесь от этого подальше. Уверяю вас, что вы мало что поймете в здешних политических интригах, рискуя легко стать жертвой интриганов по причине незнания внутренней расстановки сил в Австрии.

— Что вы имеете в виду? Неужели на самом деле все так серьезно? — спросил я, чувствуя напряжение.

Граф взглянул на меня недобро, и его глаза сверкнули сталью, словно лезвие клинка, когда он сказал:

— Похоже, князь, вы не осознаете всей серьезности ситуации. У нас здесь есть политические силы, которые движутся в тени. И если вы не будете осторожны, то можете потерять не только честь, запутавшись в интригах, но и жизнь.

Эти слова несли уже достаточно прямой намек. Граф явно угрожал мне последствиями, если только я попробую разобраться, права ли Иржина. И я почувствовал, как холодок пробежал по спине, осознав в этот момент, что та опасная игра, в которую я оказался втянут, только начинается. Вокруг меня и Иржины сгущались тучи, и предстоящая буря могла стать гибельной для нас. Ведь баронесса сделалась нежелательной свидетельницей. И, раз я поверил ей, то, следовательно, тоже представлял теперь опасность для заговорщиков. А после слов графа я не сомневался уже в том, что Иржина права. И заговор с целью убийства императора Франца отнюдь не плод женского воображения. Более того, я почувствовал, что и сам граф причастен к подготовке мятежа.

Видя, что его слова заставили меня задуматься, граф кивнул и пошел прочь в сторону монастыря. Я же остался стоять среди могил, переваривая услышанное. Я понимал, что этот разговор лишь самое начало опасных интриг, которые могут вскоре развернуться вокруг меня и Иржины. Ведь от нежелательных свидетелей во все времена пытались избавиться. Предчувствие надвигающегося конфликта охватывало меня. И я тоже поспешил обратно, чтобы побыстрее вновь оказаться рядом со своими храбрыми солдатами, которые обеспечат защиту.

Как только граф исчез в арке ворот, я почувствовал себя очень уязвимым перед всеми этими интригами и угрозами, которые неожиданно свалились на мою голову. Я шел среди могил, и снег под ногами хрустнул, как будто протестуя против моего присутствия здесь. В этот момент я ощущал, что эти чужие могилы хранят в себе историю абсолютно чужой мне страны. И что я, разумеется, чужак здесь. А чужаков, понятное дело, нигде не любят. Особенно, если они начинают совать свой нос в дела местных жителей.

«Как же поступить?» — мелькнула мысль. И быстрого ответа на этот вопрос у меня не имелось. Я понимал, что, если граф действительно замешан в заговоре, то мне нужно действовать очень осторожно. Я тревожился даже не столько за себя, сколько за Иржину. Ведь это именно она оказалась непосредственной свидетельницей. И тут внутри меня закралась новая тревога, и я задал себе очередные вопросы: «А можно ли доверять самой Иржине? Вдруг баронесса просто использует меня в качестве фигуры в своей собственной опасной игре?»

Я спешил к своей части лагеря. Мы с графом поделили территорию монастыря, но обе башни, арка ворот и фронтальная стена по-прежнему оставались в распоряжении моего отряда. Повсюду горели костры, а мои солдаты, не догадываясь ни о каком заговоре против императора Австрии, продолжали делать свои обычные дела после боя: демонстрировали друг другу трофеи, готовили пищу на огне, чистили свою одежду и оружие. В их глазах я видел искреннюю преданность, но, в то же время, понимал, что их жизни теперь зависели не только от моих решений, но и от австрийцев. Ведь наших осталось слишком мало, чтобы пытаться противостоять союзникам, если они внезапно решат стать врагами.

Я подошел к нашему штабному костру, стараясь скрыть свое волнение от Дорохова. Поручик, облаченный в потрепанный мундир, запятнанный кровью врагов, в это время рассматривал сундук средних размеров, обитый металлическими пластинами. Двое наших денщиков как раз вскрыли его с помощью штыков, и откинутая крышка явила свету зимнего дня внутреннее пространство сундука, доверху заполненное золотыми и серебряными монетами. Усевшись на бревно напротив, я внимательно смотрел и на это великолепное богатство, и на героического поручика, сумевшего добыть его. Но, в глазах у Федора отражалась не столько гордость за ценный трофей, сколько глубокая печаль.

— Этот сундук с полковой казной мы отбили у французов вместе с их обозом и пушками. Но, что толку в золоте, серебре и прочем богатстве, если сердце разрывается от боли? — произнес Дорохов, откидывая с лица прядь волос, прилипшую к глубокой окровавленной царапине, оставленной возле его левого виска вражеской саблей в недавнем бою.

Я кивнул, проговорив:

— Да, за каждым боевым трофеем стоит не только слава победы, но и горечь потерь.

В этот момент я увидел в руке у Федора большую бутыль зеленого стекла с дорогим трофейным французским бренди, из горлышка которой он сделал очередной большой глоток, сказав мне:

— А знаете, ротмистр, иногда мне кажется, что ветер, налетая порывами и завывая в этих старинных камнях, уносит с собой шепот воспоминаний о потерянных жизнях и о несчастной любви.

— Внутри вас пропадает поэт, — заметил я.

— Нет, князь. Дело совсем не в том. Просто я все еще тоскую по Терезе, — ответил Дорохов, глядя в огонь, как будто там, среди языков пламени, он мог увидеть лицо этой бедняжки, которой не повезло поймать шальную пулю и умереть молодой. А Дорохов продолжал говорить:

— Почему-то каждый раз, когда я влюбляюсь, судьба оборачивается ко мне самой жестокой своей стороной. Тереза была такой красивой, такой светлой, такой живой… И мы с ней танцевали… И вот теперь ее нет… А во всем виновата эта проклятая война!

Я тоже вздохнул, вспомнив о собственных утратах. Но, что мог знать поручик, переживавший недавно потерю девушки, с которой у него даже не успели развиться близкие отношения, о том, что я вообще потерял весь свой привычный мир двадцать первого века? Потому я просто сказал ему:

— Война забирает не только жизни, но и меняет все вокруг.

— Наверное, я не умею приносить счастье, — продолжал Федор говорить о своем. Голос его стал тише, когда он добавил:

— А знаете, ротмистр, Тереза такая не первая, кому знакомство со мной принесло смерть. Возможно, что я проклят. И для меня каждая битва — это моя попытка забыть любовь. Я нахожу успокоение лишь среди звуков выстрелов и звона клинков.