Я внимательно наблюдал за тем, как мои солдаты, сильно уступающие неприятелю в численности, собрав всю свою волю, отражали вражеский натиск. В каждом гвардейце-семеновце присутствовала непреклонная жажда жизни, спаянная с железной воинской дисциплиной. И потому эти чудо-богатыри не поддавались ни страху, ни панике. Я понимал, что не только физическая сила и выносливость, но и воинский дух, стойкость, и готовность к жертвенности ради победы определят исход этой битвы пехоты с конницей. Мой взгляд скользил по лицам солдат, полным решимости. И я хорошо понимал, что в этот миг все они связаны невидимой нитью воинского долга и чувством боевого братства, которое крепче всего, когда бойцы плечом к плечу противостоят супостатам.

Все семеновцы действовали слаженно, демонстрируя воинские умения, приобретенные за годы тренировок. Их движения были продуманы и осмысленны, а каждый их выстрел, как и каждый убийственный удар штыка навстречу вражеским кавалеристам, когда те пытались ворваться в наше каре, были полны храброго отчаяния на грани безумства и, одновременно, наполнены надеждой победить. В этот момент мне казалось, что время замерло, оставив лишь звуки сражения и стук моего сердца. Отдавая приказы, я с нетерпением ждал начала атаки Дорохова, но, его кавалеристы, по-видимому, все еще не обогнули проклятый холм, чтобы зайти в тыл к французам.

Тем временем, бой продолжался. А каждый куст и каждая кочка посреди замерзшего болота становились свидетелями очередного противостояния русских и французов, где человеческая природа и солдатская судьба переплетались в смертельном танце битвы. Снежные вихри поднимались в воздух под ветром и кружились, смешиваясь с серым пороховым дымом, словно призраки, наблюдающие за этой вооруженной борьбой. И лишь последние одинокие звезды, сверкающие на предрассветном небе, которое уже начинало отчетливо светлеть, готовясь принять очередной восход солнца, оставались безмолвными свидетелями того, как русские гвардейцы писали собственной кровью новую страницу военной истории на холодном белом холсте зимы.

Обтекая наше каре после неудачной атаки, поредевший французский эскадрон разворачивался. И в этот момент рассветное солнце, едва пробившееся своим краешком от горизонта сквозь утреннюю дымку, осветило первыми лучами картину сражения, трупы кавалеристов и их лошадей, павших по периметру нашего пехотного прямоугольника. Но, собравшись в отдалении, рассеянный строй вражеских всадников, перезарядив свое оружие, снова устремился на нашего «стального ежа», ощетинившегося штыками. Конные егеря, поскакавшие на нас в повторную атаку, жаждали по-прежнему лишь одного — крови русских солдат.

И в этот момент в холодном свете раннего зимнего утра, когда морозный туман, подобно полупрозрачной вуали, окутывал болото, хрупкий лед, покрывающий его поверхность, начал тихо трещать. Каждый треск напоминал о том, что природа, казалось бы, мирная и безмятежная, может быть очень коварна. Свежий снег, который покрыл тонкий лед, основательно подтаявший накануне за время оттепели и не успевший за несколько морозных часов после снегопада набрать прежнюю прочность, сделался обманкой, создававшей иллюзию прочного однородного покрова, став предвестником беды. Ведь лед, покрытый снегом, скрывал под собой опасную глубину болотной трясины!

Французские конные егеря, проскакав мимо нашего каре после неудачной атаки, сначала рассеялись, но тут же вновь, повинуясь командам своих офицеров, собирались в кулак на болоте для повторного удара. Они выглядели решительно, перезаряжая свои карабины. С блеском в глазах они пришпорили коней и устремились вперед с желанием сокрушить нас. Французские командиры полагали, и не без оснований, что, понеся потери во время первого натиска конных егерей, наше пехотное каре численностью менее полуроты не выдержит их повторной кавалерийской атаки.

Самоуверенные французы думали, что их численное преимущество и мощь наскока помогут одержать победу. Но в этот момент, когда они, словно стадо быков, разозленных тореадорами, ринулись на нас, болотный лед, не выдержав их тяжести, начал громко трещать. И внезапно я увидел, как, словно в замедленной съемке, несколько французских всадников провалились в ледяную воду. А их крики смешались с ржанием лошадей и с треском ломающегося льда, разносясь по болоту и смешиваясь с трескотней выстрелов.

Я в эту минуту наблюдал за происходящим сосредоточенно и хладнокровно вместе со всеми нашими гвардейцами, которые стояли на своих местах вдоль дороги, пересекающей болото, среди трупов врагов и павших товарищей, не поддаваясь панике и вполне готовые к новому натиску французов. Увидев, что французы проваливаются в ледяную болотную воду, под которой скрывалась убийственная трясина, я испытал лишь холодное злорадство. Я видел, как жизнь и смерть танцуют посередине ледяного поля, скрывшего под собой трясину, и в этом танце не было места ни славе, ни гордости. Лишь суровая реальность войны, где каждый шаг может стать последним. И лучше пусть этот роковой последний шаг в своей жизни сделает неприятель.

В тот момент, когда лед на болоте не выдержал массу французских кавалеристов, собравшихся вместе, и они начали проваливаться, сразу попадая не только в холодную воду, но и в болотную трясину, со стороны заброшенного рудника наконец-то послышались выстрелы. И я с радостью отметил про себя, что всадники поручика Дорохова наконец-то атакуют французов на каменистой площадке возле входа под холм, где находился наш лагерь, захваченный неприятелем. А болотный лед, между тем, продолжал трещать, ломаясь и проваливаясь под тяжестью конницы супостатов. И все усилия конных егерей выбраться из этой природной ловушки были тщетными. Дико завывая и моля о помощи, они погружались в болото вместе со своими боевыми конями, погибая там, затянутыми в трясину.

В это холодное зимнее утро, когда рассветное небо только собиралось озариться первыми лучами восходящего солнца, кавалеристы Федора Дорохова незаметно обогнули холм по узкой тропе, идущей вдоль русла замерзшего ручейка. Их фигуры, закутанные в шинели, ступали тихо, стараясь слиться с окружающей природой. Даже боевые кони, которых каждый из них вел за собой, не ржали, не нарушая тишину леса, стоящего вокруг на склонах холмов, словно бы и животные понимали, какое серьезное дело им предстоит. Так, незаметно, они достигли места сбора, скрытого от неприятеля за скалой, где, проверив оружие, подготовились к стремительному броску. Каждый из них чувствовал напряжение момента, когда на грани между жизнью и смертью решалась судьба сражения. И, выдвинувшись по команде из-за скал, они внезапно атаковали французов.

Дорохов с огнем в глазах и с трофейным длинным кавалерийским палашом в руке, отобранным у пленного французского офицера и сверкающим сталью в первых лучах рассветного солнца, восходящего на ясное зимнее небо, очистившееся от облаков, смело повел наших кавалеристов вперед. По команде поручика всадники выметнулись из-за скалы. Набирая скорость, они помчались к цели, туда, где впереди на широкой скальной площадке за нестройной линией старых деревьев, растущих на склоне возвышенности, раскинулся лагерь, захваченный французами. И в сердце каждого русского всадника горела ненависть к врагам вместе с решимостью покарать супостатов.

Когда они еще не достигли границы лагеря, Дорохов услышал стрельбу на болоте. Потому, как только вышли на место сбора, он заторопился, приказав атаковать сходу, не теряя времени. Лагерь, наполненный дымом костров, оказался защищенным слабо. Устремившись с основными силами к чумному монастырю, где должен был находиться штаб французского полка во главе с полковником Анри Верьеном, майор Жерар Жоспен оставил охранять бивак возле рудника не более взвода своих егерей, которым помогали легко раненые в недавней стычке с австрийским ландштурмом. Этого, по мысли майора, должно было вполне хватить, чтобы блокировать любые попытки австрийцев вырваться наружу из выработок под холмом, куда французы загнали их, словно крыс. Иных же опасностей Жоспен предугадать не смог.