И я решила сделать то, что сделала бы, если бы его здесь не было – что-то вроде этого. Чувствовать неуют в собственном доме – это мне точно не понравилось. Знала бы я, что у меня будет такое чувство, я бы позвонила Ронни, чтобы она меня будила каждый час. Чувствовала я себя хорошо, помощь мне не нужна, но Ронни – это было бы куда спокойнее, без угрозы. Конечно, если Гретхен вылезет из своего ящика, я была уверена, что Ричард выживет в ее нападении, а вот Ронни – не уверена. Одно из серьезных преимуществ Ричарда – его чертовски тяжело убить.

Браунинг я переложила в кобуру, пристроенную к кровати. Содрав с себя свитер, я уронила его на пол. Все равно он порван, и вообще свитера не мнутся. “Файрстар” я переложила на унитаз, потом разделась и пошла в душ. Дверь спальни я запирать не стала. Это было бы оскорбительно – как будто, если я не запру дверь, он будет ждать меня в кровати с розой в зубах, когда я вылезу из душа.

А дверь ванной я закрыла. Так я поступала, когда бывала дома с отцом. Теперь я так делала на случай, что если кто-нибудь будет высаживать дверь, я успею схватить с крышки унитаза пистолет.

Душ я сделала такой горячий, какой только могла вытерпеть, и стояла под ним до тех пор, пока кожа на пальцах не сморщилась. Отскреблась дочиста, растягивая время, как только могла.

Потом протерла полотенцем запотевшее зеркало. На правой щеке у меня был содран верхний слой кожи. Заживет, как на собаке, но до того личико у меня будет аховое. Небольшие ссадины были на подбородке и на носу сбоку. Шишка на лбу наливалась всеми цветами радуги. Вид такой, будто я поцеловалась с поездом. Странно, что кто-то еще мог после этого хотеть меня целовать.

Я выглянула в спальню. Меня там никто не ждал. Комната была пуста и полна журчания обогревателя. Тихо, мирно, никаких звуков из кухни. Я испустила долгий вздох. Одна, хоть ненадолго одна.

У меня хватило суетности, чтобы не хотеть показываться Ричарду в обычном своем ночном уборе. Был у меня когда-то миленький черный домашний халатик под стать черной же комбинашке. Мне его подарил один слишком оптимистичный кавалер. Только он меня ни разу в нем не видел – халатик трагически погиб, покрытый кровью и другими телесными жидкостями.

Надеть комбинашку было бы несколько жестоко, поскольку секс я не планировала. Стоя перед шкафом, я пыталась придумать, что бы такое надеть. Поскольку одежда для меня имела только одну функцию – прикрывать наготу, – зрелище было печальное.

Наконец я натянула большую футболку с шаржевым портретом Мэри Шелли, пару серых тренировочных – тоже не слишком изысканных, с кое-где поползшими петлями. Такие, каким Господь Бог и повелел тренировочным быть. Еще пара носков для бега – самый лучший среди моих вещей эквивалент шлепанцев – и я была готова.

Поглядев на себя в зеркало, я не осталась довольна. Уютный наряд, но не особо мне льстящий. Зато честный. Никогда не понимала женщин, которые мажутся, стригутся и одеваются чудесно до самой свадьбы. И только тогда тут же забывают про всю косметику и тонкое белье. Нет, если мы собираемся пожениться, он должен видеть, с кем будет спать каждую ночь. Я пожала плечами и вышла из спальни.

Он тем временем расчесал волосы, и они вспенились у него вокруг лица, мягкие и зовущие. Свечей уже не было, передника тоже. Ричард стоял в проеме между гостиной и кухней, прислонившись к косяку и сложив руки на груди. Он улыбался, и вид у него был такой парадный, что хотелось пойти и переодеться. Но я не стала.

– Я прошу прощения, – сказал он.

– За что?

– Не знаю точно; наверное, за предположение, что я попытался вытеснить тебя из твоей кухни.

– Знаешь, кажется, сегодня в ней первый раз что-то готовили.

Он улыбнулся шире и оттолкнулся от двери. Потом подошел ко мне, окруженный ореолом собственной энергии. Не иномирной, своей обычной. А что значит – обычной? Может, его энергичность исходила во многом от его зверя.

Он стоял и глядел на меня – так близко, что мог бы дотронуться, но не дотрагивался.

– Я тут с ума сходил, поджидая тебя, так вот и родилась идея состряпать что-нибудь изысканное. Глупо, конечно. Тебе совсем не обязательно это есть – просто работа удержала меня, чтобы не рвануть в “Запретный плод” защищать твою честь.

Я не могла не улыбнуться.

– Ну тебя к черту – я даже надуться на тебя не могу как следует. Ты меня всегда смешишь.

– А это плохо?

Я рассмеялась:

– Ага. Я от собственной мрачности кайф ловлю, а ты его ломаешь.

Он провел руками по моим плечам, размял мне бицепсы. Я отодвинулась.

– Пожалуйста, не надо.

Вот так, обломилась милая домашняя сцена. Все из-за меня.

Он уронил руки.

– Извини.

– На этот раз, наверное, он извинялся не за приготовленную еду. – Тебе не обязательно вообще есть.

Кажется, мы оба будем притворяться, что за нее. Ай да я!

– Если я тебе скажу, что вообще есть не хочу, ты очень будешь злиться?

– Я стал готовить еду, чтобы отвлечься. Если тебе это не нравится, просто не ешь.

– Я выпью кофе и посмотрю, как ты будешь есть.

– Договорились, – улыбнулся он.

Он стоял, глядя на меня, и вид у него был грустный. Потерянный. Если ты человека любишь, его не надо делать несчастным. Есть где-то такое правило или должно быть.

– Ты расчесал волосы.

– Ты же любишь, когда они свободно лежат.

– Как и этот мой любимый свитер, – сказала я.

– Правда?

В его голосе слышалась тень поддразнивания. Я еще могу вернуть светлое настроение. Можем еще провести прекрасный вечер. Мне решать.

Я глядела в его большие карие глаза, и мне этого хотелось. Но врать ему я не могла. Это было бы хуже, чем жестоко.

– Просто как-то неловко получается.

– Я знаю, ты меня извини.

– Прекрати извиняться. Это моя вина, а не твоя.

Он покачал головой:

– Ты не властна над своими чувствами.

– Первый инстинкт у меня был – все бросить и бежать. Никогда больше с тобой не видеться. Не говорить. Не касаться. Ничего.

– Значит, ты этого хочешь. – Голос его звучал чуть придушенно, будто эти слова очень дорого ему стоили.

– Чего я хочу – это тебя. Я только не знаю, могу ли я вынести тебя целиком.

– Мне не надо было делать предложение, пока ты не видела, что я собой представляю.

– Я видела Маркуса и его банду.

– Это не то ведь, что видеть, как я сам превращаюсь при тебе в зверя?

– Нет, – ответила я после паузы. – Не то.

– Если ты можешь позвать кого-нибудь с тобой посидеть, я уеду. А то ты сказала, что тебе нужно время, а я практически въехал в твою квартиру. Я слишком напорист.

– Это да.

– Я боялся, что тебя теряю.

– Напором здесь не поможешь, – сказала я.

– Согласен.

Я глядела на него в темной квартире. Свет падал только из кухни. Обстановка могла быть – должна была бы быть – очень интимной. Я всем всегда говорила, что ликантропия – это просто болезнь. Дискриминация ликантропов незаконна и безнравственна. Во мне этих предрассудков нет, как я всем говорила. Глядя в мужественное, красивое лицо Ричарда, я знала, что это неправда. Есть у меня предрассудки. Предрассудки против монстров. Да, они вполне могли быть среди моих друзей, но ближайшие подруги – Ронни и Кэтрин – у меня были людьми. Монстры вполне годятся в друзья, но чтобы их любить – нет. Чтобы спать с ними – нет. Я на самом деле так думаю? Я на самом деле такая?

Я не хотела быть такой. Я сама поднимаю зомби и убиваю вампиров. Не такая я чистюля, чтобы бросать камни.

Я придвинулась.

– Обними меня, Ричард. Просто обними.

Он охватил меня руками. Я завела руки ему за спину, прижавшись лицом к груди. Я слышала, как бьется его сердце, сильно и быстро. Он был рядом со мной, я слышала его сердце, вдыхала его дыхание. На миг мне стало спокойно. Так было когда-то, до того, как погибла моя мать. Детская вера, что ничего с тобой не может случиться, пока мама и папа так крепко тебя держат. Глубокая вера, что они могут сделать так, чтобы все было хорошо. В руках Ричарда мне на краткий миг почудилось то же самое, хотя я знала, что это неправда. Да это и в первый раз было неправдой – смерть моей матери это доказала.