Забредя на кухню, Тоуд с удивлением обнаружил в кладовке никем не тронутые запасы продуктов и с радостью — немного отличного старого вина, заложенного на хранение много лет назад еще его отцом. Разумеется, Тоуд не отказал себе в удовольствии перекусить (только заморить червячка) и утолить жажду парой глотков. Вместо обеденного стола он использовал письменный, вытащив его на самое солнечное место в кабинете. Наевшись и напившись до отвала, владелец Тоуд-Холла обратился к пустым стенам дома с краткой, но образной и насыщенной речью о совести, ее угрызениях, объекте их приложения в виде его собственной персоны, коснувшись заодно планов переоформления интерьера и растолковав по ходу дела преимущества хорошо обставленной и оборудованной камеры перед обычным тюремным помещением.

Посчитав долг исполненным, Тоуд вновь уснул, не забыв, однако, о мерах предосторожности: для сна он выбрал самую дальнюю и скромно обставленную комнату в отдаленном крыле здания. Из мягкой мебели здесь находился только маленький диванчик, который, впрочем, показался отвыкшему от комфорта Тоуду шикарным просторным ложем.

Однако, проснувшись ближе к вечеру, Тоуд понял, что мрачное настроение вновь вернулось к нему, оттеснив краткий приступ бодрости и веселого расположения духа.

Он попытался приободриться — безрезультатно. Хорошее дневное настроение улетучилось безвозвратно, а одиночество и тоска стали просто невыносимыми. Тоуд вышел на лужайку перед домом и прогулялся по ней взад-вперед, прикидывая, не сыграть ли ему в крокет при луне или же сложить и продекламировать в пустоту печальную поэму о грядущей одинокой борьбе с жизнью, с прошлым ради внутреннего покоя. При этом он примеривался к окнам и балконам, с которых мог бы с наибольшим эффектом обратиться к безмолвным слушателям: лужайке, ивам и реке.

— Вот отсюда, — решил он наконец, показывая на балюстраду центрального балкона, служившего навесом над главным входом в особняк. — Эх, жаль, послушать будет некому.

Проголодавшись, Тоуд вновь зашел в дом, пошарил на кухне, наскоро поел и поспешил подняться на верхний этаж, освещая себе путь свечой и решительно говоря:

— Все, хватит! Переночую здесь — и на рассвете уйду! Тоуд-Холл больше не мой дом, мне здесь не место. Меня ждут дальняя дорога и долгие странствия.

Столь высокие и значительные размышления были прерваны каким-то шорохом в одной из соседних спален, где, влетая сквозь выбитое окно, ветер шевелил еще не до конца оборванные занавески. Где-то скрипнула ступенька, чуть повернулась на петлях перекосившаяся дверь, где-то осел пол… Все эти звуки не могли не вызвать страха у любого, кто оказался бы ночью в пустом полуразрушенном здании. Не обошел он и Тоуда.

Оставив свечу в глубине комнаты, он осторожно подошел к окну. Ночь снова опускалась на землю. Между редкими тучами светились россыпи звезд, луна неспешно ползла вверх по небосклону.

Повинуясь какому-то внутреннему импульсу, Тоуд решил немедленно уходить из дома, принадлежавшего некогда ему.

— Я спущусь по парадной лестнице в лунном свете, — меланхолично заметил он. — Я уйду отсюда. Я должен уйти.

Он спустился по лестнице, пересек бальный зал и, заливаемый лунным светом, вышел на террасу.

Здесь он хотел спокойно постоять несколько минут, прощаясь с прошлым, но вдруг до его слуха донесся какой-то далекий голос или чей-то смех… в общем, звуки, сопровождающие веселое дружеское общение, которого ему так не хватало.

«Наверное, это та самая вечеринка, которую упомянул Рэт. А что если я?.. Нет, правда, наверное, ничего плохого не случится, если я подберусь поближе к дому Барсука и посмотрю, как они там веселятся. Сейчас темно, вряд ли они ждут или выслеживают меня, а места тут знакомые; подойду поближе, а меня и не заметят. Брошу последний взгляд на знакомые лица — и уж тогда-то точно уйду навсегда».

Без лишних размышлений и рассусоливаний Тоуд (действительно сильно изменившийся) решительно нырнул в мрачную темноту Тоуд-Холла, быстро собрал свои нехитрые пожитки, захватил пару бутылок вина, головку сыра да сухих бисквитов (на первый ужин) — и отправился в путь.

Время от времени он останавливался, чтобы перекусить или сделать пару глотков. Последнее он предпринимал не только для того, чтобы утолить жажду, но и ради избавления от страхов, навеваемых ночным Дремучим Лесом на любого, даже самого отчаянного и отважного, путника.

Проходя мимо дома Выдры, Тоуд не удержался и, убедившись, что хозяина нет, зашел туда и в очередной раз перекусил, сидя в удобном кресле. Несмотря на все происшедшие с ним перемены, несмотря на весь набранный опыт, Тоуд не мог избавиться от любви к комфорту и при любой возможности предпочитал посидеть на стуле, а не на голой земле и поесть за столом, а не на брошенной под ноги салфетке. На сей раз, поев, он даже вздремнул в кресле Выдры. Больших усилий ему стоило заставить себя покинуть пусть темный, но теплый дом и вновь выйти в ночной лес.

Чтобы добраться до дома Барсука, нужно было пройти по таким чащобам, по таким мрачным тропинкам, что Тоуд решил взбодрить себя парой явно лишних глотков из той бутылки, вино в которой было более крепким и бодрящим.

Неожиданный прилив удали и лихости несколько скорректировал его первоначальные планы.

— Нечего мне здесь бояться, — перво-наперво заявил себе Тоуд. — А во-вторых, мне не нужно красться и подглядывать. Я… я… — Не решаясь произнести то, что подумал, он подбодрил себя, еще раз приложившись к бутылке.

— Так вот, я должен поговорить с Барсуком! — гордый от собственной смелости, сказал он. — Что я ему скажу — еще неизвестно. Но скажу обязательно. Все, что нужно. А вот потом, потом я возьму и уйду отсюда навсегда. Навсегда покину эти мрачные дебри, чащи и прочие густые заросли.

Слегка пошатываясь и спотыкаясь, время от времени икая и опираясь на ближайшее подвернувшееся дерево, Тоуд пробирался напрямик сквозь буреломы Дремучего Леса. Он не смотрел под ноги, не оглядывался по сторонам, а думал только о том, хватит ли у него смелости, добравшись до дома Барсука, постучать в дверь.

Было уже за полночь, когда Рэт шепнул Кроту на ухо:

— Чего тебе здесь дальше сидеть? Иди домой и отдыхай, а мы тут с Барсуком останемся — исполним долг вежливости да заодно и присмотрим за нашими шустрыми гостями.

— Знаешь, Рэт, я думал, что это будет званое чаепитие, а не посиделки на всю ночь. Ничего не имел бы против…

Рэт, улыбнувшись, сказал:

— Зато ласки и горностаи именно так себе все и представляли — веселая пирушка до утренней зари.

— Что-то не похоже, чтобы они шибко веселились, — вздохнул Крот. — Выглядят они, пожалуй, так же печально, как я сам. Похоже, увеселительное мероприятие не слишком-то удалось.

— Ладно, потом все обсудим. А сейчас — бери Выдру, и сматывайтесь отсюда. Здесь столько народу, что никто и не заметит, как вы ушли.

Приятели неприметно выскользнули из-за стола, покинули гостиную и, выйдя в прихожую, едва подошли к двери, как с другой стороны послышался громкий, уверенный и требовательный стук.

Любой гость — званый или незваный — был бы хоть каким-то поводом развлечь присутствующих, отвлечь их от грустных мыслей. Поэтому сам Барсук не поленился встать и пройти в прихожую, деловито поясняя:

— Похоже, кто-то здорово припозднился. Или это дезертир, сбежавший с другой вечеринки ради того, чтобы насладиться нашим обществом. Эй, Крот, ты там? Открывай, открывай скорее!

Крот так и сделал.

Дверь распахнулась, и Крот обомлел. Там, за порогом, стоял он — Тоуд собственной персоной.

В руках он держал наполовину опустошенную бутылку, на лицо же было напущено искусственное выражение лихости, любезной веселости и беззаботности.

— А это я. Случился тут по соседству, — старательно изображая безразличие, заявил Тоуд остолбеневшей аудитории. — Мимо вот проходил и… это… вот решил зайти… ну, поговорить надо кой о чем, значит…