Когда Игнат Савельевич во дворе, гости то ли из вежливости, то ли за услугу, то ли потому, что у хозяина доброе и тихое лицо, всегда заговаривают с ним.

— Здорово, дед! — весело скажет какой-нибудь курносый в пропыленном и замасленном «хэбэ» солдатик, хотя Игнат далеко еще не дед.

— Здорово! — охотно откликнется Игнат и внимательно посмотрит на паренька. — Откуда ж ты такой?

— Из-под Воронежа. Про село Землянское слыхал?

— Ну и как у вас, лучше нашего?

Паренек улыбнется смущенно и не без гордости тряхнет головой:

— У нас лучше…

— Чем же?

— Так ведь дома!

— То-то! — весело подхватит Игнат. — Мой тоже служит, в Белоруссии. Дом есть дом.

Игнат не упустит случая рассказать, какой у него «последушек», как он почитает родителей, как хорошо работал в колхозе и как теперь они с женой ждут его не дождутся — не случилось бы чего. Солдатик в свою очередь расскажет про службу, прихвастнет, в каких краях он бывал, успокоит Игната и, ловко прыгнув в кабину, газанет с места, скроется за выгоном.

Игнат был уже на пенсии, но дома сидеть не стал. Не потому, что не мог без работы (здоровьем он был плох), а как он говорил, без людей занудился бы, сильно скучал по сыну и в последнее время не ладил с женой. Время от времени бригадир просил его поработать то на ремонте животноводческих корпусов, то на севе, то на току. Игнат с радостью соглашался. А нынешним летом его уговорили недели на две пойти напарником к комбайнеру Степану Клочкову.

Клочков появился в хуторе года полтора назад, купил дом по соседству с Игнатом, быстро завел хозяйство, наделал пристроек, огородился дощатым забором. Мужик он был ловкий и оборотистый, не в меру хвастливый и всем навязывался в друзья. Он и Игнату оказывал мелкие услуги: подвезет на мотоцикле на ферму, прихватит у него мешок подсолнечника на маслобойню, к празднику даст кусок мяса со свежины. Жена Игната, Анна Михайловна, хвалила соседа: «Дом полная чаша. Как курица, все под себя гребет. А уж умный, обходительный. Вот у кого учиться жить». Игнат ничего не отвечал на эти слова.

Уже две недели он работал на комбайне, уборка заканчивалась, и тут, по его словам, влип как кур во щи, попал в историю, о которой не любил потом ни рассказывать, ни даже вспоминать. «Потатчик вору и сам, стало быть, вор!» — говорил он в сердцах в ответ на настойчивые расспросы хуторян и больше — ни слова.

2

В тот вечер комбайнеры припозднились: заканчивали клин озимой на неровном, в промоинах и с овражками, поле. Часу в двенадцатом комбайны один за другим поехали на полевой стан, а Степан Клочков с Игнатом прихватили еще крут, набрали бункер и, не дождавшись машины, тоже тронули вслед за ними.

У прошлогодней скирды, возле черной, как пещера, лесополосы, Степан неожиданно остановил комбайн и осторожно позвал:

— Игнат, а Игнат?

— Чего? — отозвался тот.

— Давай-ка спустим этот бункер в солому. До осени. А?

Игнат молчал, чувствуя, как чаще заколотилось сердце.

— Это зачем же? — растерянно спросил он.

— Ночь-то какая. Благодать! Так бы и работал до утра. — Степан потянулся, заломившись назад до хруста в позвоночнике. — А в скирде не пропадет. А, Игнат?..

Зерна оказалось много, так что Степан насилу закрыл соломой теплый сыпучий ворох. Старался побольше навалить — и следов меньше, и от дождя надежнее, и скотина не раскопает. Потом вышел за скирду, огляделся, прислушался. Только луна открыто и широко глядела на затихшие поля и лесопосадки. Закурил.

— Авось никто тут рыться не станет, — сипло дыша и вытирая рукавом пот со лба, сказал Степан, — Зернецо — первый сорт. Это нам премия за сверхурочные. — И засмеялся, довольный шуткой, с нарочитой хрипотцой, похлопывая Игната по плечу.

3

Игнат перекладывал печку в доме Клочковых, хозяин помогал ему. Сложили к обеду, затопили. Внутри загудело — хорошую тягу показала. Вышли в беседку, в холодок. Хозяйка поставила бутылку самогона, подала горячие щи с бараниной, голубцы, вареники с вишнями, разлила в стаканы квас. Ели с аппетитом, с удовольствием ощущая хмельную леность в голове и приятную тяжесть в желудке. Похвалили стряпуху, поковыряли в зубах. Потом сели на бревно покурить.

— Я тебе что скажу, сосед, — сказал Степан, вытирая пот с длинного лица. — Я скажу: ты мне раз уважь, а я тебе сто раз — вот я какой человек. Рука руку моет, как отец-покойник, царство ему небесное, говорил. При нынешней жизни во как надо держаться! — Степан поднял кулак и сжал пальцы так, что побелели суставы. — Тогда будет и тут, и тут… — Он сперва похлопал себя по карману, а потом указал на стол. — Мы как привыкли? Сидим вот так, пьем. Тебе хорошо и мне хорошо, а что завтра будет — не думаем.

Каждое слово Степан заканчивал многозначительной паузой и все старался поймать Игнатовы глаза.

— Хорошо, когда сперва вот тут будет, — Степан постучал себя пальцем по темени, — потом вот тут, — он показал на тарелку, — а потом уж вот где, — и позвенел ногтями по стакану. — Вот тогда ты человек, тогда я тебя уважать стану. А разных ухарей я знаешь сколько повидал на своем веку? Нынче он в ресторане с бабой сидит — ему хорошо, а завтра штаны продает на базаре — и глядеть на него тошно.

Игнат слушал, поддакивал, а про себя думал: «Хват! От такого жалости не жди. Последний кусок отнимет. Сосед так сосед. Зачем я с ним связался?»

— Ухарей много, — согласился он.

— А я про что говорю! — с удовольствием философствовал захмелевший Степан. — С такими ухо востро держи. Он вот так с тобой сидит, лясы точит, а сам думает, как бы тебя ободрать. Видал я таких, да малость поумней оказывался. Для хорошего человека я душу отдам, а ухаря такого сам обдеру так, что век будет помнить. Вот я какой человек!.. А с тобой, сосед, мы любое дело обломаем. Будет у нас и зернецо, и комбикорм — все будет. Только с умом надо.

Игнат долго обдумывал потом этот разговор.

4

Анна Михайловна, жена, обрадовалась, когда Игнат сказал, что спрятали много зерна.

— Если сам не возьмешь, никто тебе не привезет, — похвалила она. — Дожились, что курам посыпать нечего. И поросенку что давать? Степан хитрый, у него зерно не выводится. И молодец!

Анна Михайловна — крепкая, белолицая и полная женщина. Она никогда и нигде не работала, а все дома, по хозяйству. Когда была молодая — растила детей, их было трое. Две дочери уже вышли замуж и жили в городе, сын служил в армии. В молодости Анна Михайловна не пошла работать, а после войны в колхозе трудно показалось. Так и прожила за Игнатом. Выглядела она куда моложе его. А Игнат все больше сутулился, худел. Болели старые фронтовые раны. Давала знать давняя простуда. Однажды пожаловался жене:

— Мать, что-то у меня стоит в груди камнем — и шабаш. Иной раз прихватит — и не раздышишься.

Анна Михайловна испугалась, долго расспрашивала, в каком месте и как болит и давно ли. Потом сказала озабоченно:

— С этим шутить нельзя. Надо в больницу сходить, провериться.

И после этого как бы случайно спрашивала у своей сестры Федосьи:

— Ну вот, к примеру, помрет Игнат, будут мне что платить?

Федосья простодушно объясняла:

— Да если сама заработала, а кроме — как же? Тут на это не поглядят, кто он тебе — муж или чужой дядя, ты сама должна пенсию зарабатывать.

Анна Михайловна умолкала и переводила разговор на другое. У нее появился страх.

5

Когда проводили сына в армию, Игнат затосковал, мало с кем разговаривал. К жене стал придирчивее. Какая-нибудь тряпка, брошенная во дворе, или беспорядок в кладовой выводили его из себя. Тогда он собирал по углам старые фартуки, носовые платки, косынки, еще вполне пригодные, приходил с ними в комнату, где жена обычно что-нибудь шила, и спокойно говорил:

— Вот, целый ворох насобирал. Кто их будет донашивать?