17 июня

Целый почти день писал письма и немного устал.

18 июня

Нынешний месяц для меня довольно счастлив насчет мелких пиэс: та, которую сегодня внесу в дневник, — четвертая. Между тем ее содержание именно сожаление о том, что прежнее вдохновение меня покинуло, и это сожаление не есть просто поэтический вымысл: что в самом деле две недели, не вовсе лишенные проблесков восторга (и то элегического), в сравнении с целыми месяцами полной, мощной жизни в областях фантазии, какою я наслаждался прошлого году? Это с одной стороны; с другой, скажу без всякого лицемерия, что я сегодняшнее стихотворение охотно бы отдал за самый скудный сонет вроде таких, каков, напр., сонет от 19 мая.

ЭЛЕГИЯ ^[409] Склонился на руку тяжелою главою

В темнице сумрачный задумчивый поэт —

Почто очей его погас могущий свет?

Что стало пред его померкшею душою?

О чем мечтает? или дух его

Лишился мужества всего

И пал пред неприязненной судьбою?

Не нужно состраданья твоего —

К чему твои вопросы, хладный зритель

Тоски, которой не понять тебе?

Твоих ли утешений, утешитель,

Он требует? Оставь их при себе!

[Не тужит он]

Нет, не ему тужить о суетной утрате

Того, что счастием зовете вы.

Равно доволен он и во дворце, и в хате;

Не поседели бы власы его главы,

Хотя бы сам, в поту лица, руками

Приобретал свой хлеб за тяжкою сохой.

Он был бы тверд под бурей и грозами

[Он] И равнодушно снес бы мрак и зной.

[Нет] Он не терзается и по златой свободе:

Пока огонь небес в [в нем] поэте не потух,

Поэта и в цепях еще свободен дух.

Когда ж и с грустью мыслит о природе,

О божьих чудесах на небе, на земле,

[О долах, о лесах, о их священной мгле]

О долах, о горах, о необъятном своде,

О рощах, тонущих в вечерней белой мгле,

О солнечном блистательном восходе

И дивном сонме звезд златых,

[Сей тьме и тьме] Бесчисленных лампад всемирного чертога,

[Сем лике] Несметных исповедников немых

Премудрости, величья, славы бога, —

Не без отрады все же он:

В его груди вселенная иная!

В ней тот же благости таинственный закон,

В ней та же заповедь святая,

По коей выше тьмы, и зол, и облаков

Без устали течет [несметный сонм] великий полк миров.

[Желаешь знать] Но ведать хочешь ты, что сумрак знаменует,

Которым, будто тучей, облегло

Певца высокое чело?

[Так ведай: горестный о жребии тоскует]

[Вотще!] Увы! он о судьбе тоскует,

[Какою ни Гомер] Какой ни Меонид, ни Камоэнс, ни Тасс,

И в песнях, и в бедах его предтечи,

Не испытали; пламень в нем погас,

[С которым] тот, с коим не были ему ужасны встречи

Ни с скорбным недугом, ни с хладной нищетой,

Ни с ветреной изменой

[Любовницы давно] Любви давно забытой и презренной,

Ни даже с душною тюрьмой.

19 июня

Никогда не сочту за стыд признаться в своей ошибке: вот почему и признаюсь, что в «Описании народов» etc., несмотря на множество нелепостей, есть кое-что и хорошее, напр., статья, о запорожских казаках очень и очень недурна. И научиться можно кое-чему из этой книги, напр.: что так называемое Андреевское село в Чечене точно построено казаками (это я, впрочем, слыхал еще в Грузии), а именно гребенскими, и получило свое название от их атамана Андрея, следств<енно> не есть перекованное на русскую стать чеченское имя сего, некогда (до взятия оного приступом в 1818 году Ермоловым) столь цветущего и многолюдного торгового и ремесленного места, которое чеченцами, населявшими оное, называлось Эндрен. Сверх того, я даже узнал в этой же книге очень хорошее русское мне незнакомое слово, а именно крушец — металл, особенно прилагательное> крушцовый можно бы предпочесть длинному, вялому и противному свойству русского языка прилагательному металлический.

20 июня

Читаю Карамзина «Вестник Европы». Должно признаться, что для того времени этот журнал чрезвычайно хорош; да и ныне он по занимательности занял бы не из последних мест между нашими изданиями, а по слогу чуть ли не первое. Полевой, которого, впрочем, очень уважаю, по слогу варвар, а Греч с своим грамматически правильным слогом сух и в самом слоге, в разнообразности же познаний далеко уступает и Полевому, и Карамзину. Глубины у всех трех довольно мало; но все-таки у Полевого и Карамзина не в пример более, нежели у Греча, который ничего не видит и не хочет видеть, даже того, что он затвердил еще в школе или чего нахватался кое-как из журналов иностранных самого пошлого разряду. С удовольствием прочел я статью «Последние дни Лафатера» ^[410] и повесть госпожи Жанлис «Все на зло».^[411] Не слишком люблю добрую старушку, но должно всякому отдавать справедливость — повесть хороша; одна мысль в ней бесподобна. Ее я выпишу завтра, потому что теперь темно и надобно ее еще отыскать.

21 июня

Вот что я хотел выписать из вчерашней повести: «В добродетели есть какая-то приятность, которая час от часу более привязывает к ней человека; следственно, она не так трудна, как говорят многие, ибо наслаждается самыми своими жертвами». Сегодня же я прочел еще одну повесть того же автора «Вольнодумство и набожность» ^[412] и не стыжусь признаться, что начинаю мириться с доброю Жанлис. Наконец в своем переводе добрался я до бесподобной сцены, где Кларенс рассказывает тюремщику свой сон: я эту сцену перевел сегодня поутру. Получил Гомера от переплетчика.

22 июня