С каким удивлением встретите вы в известную четверть года беспрерывный день под полярным кругом и солнце, вместо захождения переменяющее только свой образ и сияние? Или ночь, освещаемую луною и блеском воздушных явлений, изображающих на снежных коврах зимы разноцветную игру преломляющихся лучей! Какая кисть представит то тусклое, то яркое блистание северных сияний,^[1438] которые в неподражаемых видах живописуют северный небосклон или дугообразными протяжениями, или быстро движущимися столпами, часто сопровождаемыми шумом и свистом в беспредельности воздуха, и которые освещают мрачное царство долговременной зимней ночи?».^[1439]

«Дух журналов, или Собрание всего, что есть лучшего и любопытнейшего во всех других журналах по части истории, политики, законодательства, правосудия, государственного хозяйства, литературы, разных искусств, сельского домоводства и проч.», «Дух журналов» — хорошее издание, в состав коего особенно входят науки политические и исторические. Сей вестник отличается благородным беспристрастием и важностию статей дельных и полезных.

«Благонамеренный» — журнал, издаваемый А. Измайловым с эпиграфом:

On fait ce qu'on peut,

Et non pas се qu'on veut. ^[1440]

He значит: взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Но, впрочем, г. Издатель напрасно обижает самого себя; у него даже помещены стихотворения таких родов, каких еще не было в российском стихотворстве, а именно омонимы, что значит: тождесловы, или соименники, и поэтические анекдоты (иначе не умеем назвать сего рода, который, вероятно, также найдет многих себе подражателей), поэтические анекдоты о пьяницах.^[1441][1442]

Кроме того, у г. Издателя много корреспондентов, путешествующих в иностранных землях и сообщающих ему весьма интересные газетные новости.

Во втором номере «Благонамеренного» несколько стихотворений хотя и не в новом роде, но с подписью: Варшава. ^[1443] Чтобы не показаться в глазах наших читателей слепыми панегириками «Благонамеренного», мы скажем искренно, что стихотворение «Трудная задача» кажется нам достоинством во много ниже прочих с тою же подписью.

Послание к Е. А. Б... вой ^[1444] — легкая, прелестная безделица, напоминающая нам хорошие французские послания в сем роде. Вот место, которое нас пленило своим dulce et facetum:^[1445]

И признаюсь, я часто в восхищенье

Вас представлял читающих тайком

Мои стихи в безмолвном умиленье,

И жадно ждал, когда своим певцом

Счастливого меня вы назовете.

В заключение приведем еще четырестишие, подписанное: Томск. ^[1446]

— Мудрец! на свете сем, меж глупыми и злыми,

Чем занят ты, я знать хочу.

— В большой больнице сей я слезы лью с больными,

А с дураками хохочу!

С удовольствием извещаем наших читателей о выходе в свет первой части «Сочинений» г-жи Буниной. ^[1447] Стихотворения ее заслуживают во многих отношениях внимание публики: г-жа Бунина — женщина-поэт, явление редкое в нашем отечестве, и, сверх того, поэт с дарованием, поэт неподражатель. Подробный разбор лучших ее стихотворений принес бы словесности, по нашему мнению, истинную, существенную пользу: жалеем, что пределы нашего издания не позволяют долго останавливаться на одном предмете.

Первая часть «Сочинений» г-жи Буниной содержит стихотворения лирические. Более прочих подействовали на нас следующие: «Майская прогулка болящей», «Упрек другу», «Весна», «Юному Поллуксу», «На разлуку», «Отречение».

Противуположность, которою уже Жуковский так счастливо воспользовался в своем «Громобое», ^[1448] противуположвоеть цветущей, прелестной Природы и растерзанного сердца человеческого употреблена с большим искусством. В «Прогулке» г-жи Буниной: стихи то мрачные и ужасные, то трогательные, живописные и задумчивые переменяются в сем прелестном произведении, стесняют душу, исполняют ее жалости и содрогания и противу воли извлекают слезы. Что же касается до слога, он не есть слог новейшей поэзии, очищенной трудами Дмитриева, Жуковского, Батюшкова: г-жа Бунина шла своим путем и образовала свой талант, не пользуясь творениями других талантов.

. . . . . . . . . . . . .

Ад в душе моей гнездится;

Этна ссохшу грудь палит; (иссохшая, а не ссохшая грудь)

Жадный змий, виясь вкруг сердца,

Кровь кипучую сосет.

Тщетно слабыми перстами

Рву чудовище... нет сил!

Яд его протек по жилам:

Боже мира! запрети!

Где целенье изнемогшей?

Где отрада? где покой?

Нет! не льсти себя мечтою:

Ток целения иссяк.

Капли нет одной прохладной

Тощи оросить уста! (тощие уста нельзя сказать)

В огнь дыханье превратилось;

В остру стрелу каждый вздох;

Все глубоки вскрылись язвы —

Боль их ум во мне мрачит.

Где ты, смерть? — Изнемогаю...

Дом, как тартар, стал постыл!

Мне ль ты, солнце, улыбнулось?

Мне ль сулишь отраду, май?

Травка! для меня ль ты стелешь

Благовонный свой ковер?

Может быть, мне там и лучше...

Побежим под сень древес.

. . . . . . . . . . . . . .

Но в груди огонь не гаснет,

Сердце тот же змий сосет;

Тот же яд течет по жилам:

Ад мой там, где я ступлю.

Нет врача омыть мне раны,

Нет руки стереть слезы,

Нет устен для утешенья,

Персей нет — приникнуть где;

Все странятся — убегают:

Я одна... О горе мне!

Несмотря на некоторые неровности, какая сильная, живая поэзия! Здесь не мечтательное несчастие унылого юноши, который в существенном мире не нашел того, что может дышать в одном мире фантазии; здесь говорит несчастие истинное голосом боли, голосом отчаяния. Далее к страдалице подходит нищий старец:

Ветр власы его взвевает,

Белые, как первый снег!