Ныне оставлены мнения столь высокопарные, сколь вредные успехам искусства. Наши Виргилии, наши Цицероны, наши Горации исчезли; имена их идут рядом с почтенной древностию только в дурных школьных книгах. Наши литераторы уже принимают сторону здравой критики: г. Мерзляков доказал [1412] первый, что Херасков, впрочем, весьма почтенный писатель, очень далек от того, чтобы быть вторым Гомером, и что самая лучшая поэма его далека даже от Вольтеровой «Генриады». При таких обстоятельствах не бесполезно бросить взгляд на нынешнее состояние русской словесности и показать оное иностранцам. Мы ограничиваемся здесь поэзией, с некоторого времени испытавшею перемену важную, достойною внимания ученого света.
Несмотря на усилия Радищева, Нарежного [1413] и некоторых других, [1414] на усилия, которым, быть может, со временем узнают цену, в нашей поэзии даже до начала 19 столетия господствовало учение, совершенно основанное на правилах французской литературы. Стихи без рифм не почитались стихами; одни только Лагарпом одобренные образцы имели у нас достоинство; не хотели верить, чтобы у немцев и англичан могли быть хорошие поэты. Тиранство мнения простиралось так далеко, что не смели принимать другой меры, кроме ямбической.
В 1802 году г. Востоков изданием своих «Опытов лирической поэзии» [1415] изумил, можно даже сказать, привел в смущение публику; в сей книге увидели многие оды Горациевы, переведенные мерою подлинных стихов латинских. Он показал образцы стихов сафического, алцейского, элегического и говорил с восторгом о произведениях германской словесности, дотоле неизвестных или неуважаемых.
Но скоро, с чем нельзя не согласиться, явились два человека, которые стараются исполнить на деле то, что было начато Востоковым. Гнедич вводит у нас героические стихи древних; [1416] сия новизна соделает «Илиаду» его достопамятною эпохой нашей словесности и будет торжеством хорошего вкуса над предубеждениями. С другой стороны, Жуковский не только переменяет внешнюю форму нашей поэзии, но даже дает ей совершенно другие свойства. Принявши образцами своими великих гениев, в недавние времена прославивших Германию, он дал (выразимся словами одного из наших молодых поэтов [1417]) германический дух русскому языку, [1418] ближайший к нашему национальному духу, как тот, свободному и независимому.
ВЗГЛЯД НА ТЕКУЩУЮ СЛОВЕСНОСТЬ
<I>
Наши господа критики до сих пор обращали слишком мало внимания на любопытные, а иногда и довольно важные статьи, которые нередко попадаются в различных периодических изданиях. Передо мною 7 первых номеров «Сына отечества», одна книжка «Вестника Европы», одна «Сибирского вестника» и по две книжки «Духа журналов» и «Благонамеренного»: в них много такого, что должно бы обратить на себя внимание всякого любителя словесности. Как, например, не удивляться, как не досадовать, когда какой-то малороссиянин на стр. 95 говорит нам о плавных стихах — кого же? Жуковского. Неужель господин В. К. в одном из превосходнейших стихотворений корифея русских поэтов нашего поколения находит одну только плавность? [1419] Вот как 1820 года хвалят и ценят творения гения, которые бы должны быть предметом народной гордости и сладострастием душ высоких и чувствительных. [1420]
Но оставим все это и разберем несколько примечательных стихотворений, отпечатанных в «Сыне отечества» 1820 года.
В 1 номере «Песнь о первом сражении русских с татарами на реке Калке под предводительством князя Галицкого Мстислава Мстиславовича Храброго». Сочинение г. Катенина.
Если б я был из числа записных неприятелей поэта, я бы мог сказать, что в самом заглавии есть уже погрешность в расположении слов: под предводительством и проч. по близости относится к словам: с татарами; итак, князь Галицкий был предводителем татар! [1421] Но придираться к таким безделицам прилично вам:
Обильные творцы бесплодных примечаний,
Уставщики кавык, всех строчных препинаний. [1422]
«Г. Катенин имеет истинный талант! — сказал я, когда в первый раз прочел его «Софокла». [1423] — Как жаль, что в сочинениях его недостает вкуса, что он не имеет друзей, которые бы говорили ему правду, — или как жаль, что он не верит их советам!». В сем мнении меня еще более подтверждает его новое произведение. Начало превосходно, достойно лучших наших писателей! Я не могу отказать себе в удовольствии переписать его:
Не белые лебеди
Стрелами охотников
Рассыпаны в стороны,
Стремглав по поднебесью,
Испуганы, мечутся,
Не по морю синему
При громе и молниях
Ладьи белокрылые
На камни подводные
Волнами носятся.
Среди поля чистого
Бежит православная
Рать русская храбрая
От силы несчетныя
Татар победителей.
Как ток реки,
Как холмов цепь,
Врагов полки
Покрыли степь.
От тучи стрел
Затмился свет;
Сквозь груды тел
Прохода нет.
Их пращи — дождь,
Мечи — огонь;
. . . . . . . . .
Не может взгляд
Окинуть всех.
На тьмы татар
Бойцы легли,
И крови пар
Встает с земли.
Стихи не Жуковского, не Батюшкова, — но стихи, которые бы принесли честь и тому и другому. Приведем еще два, которые показывают талант Катенина:
Решето стал щит — (к несчастью) дебелый? [1424]
Меч — зубчатая пила!
После таких стихов мы читаем:
Не понаведаться ль,
Здоров ли верный меч?
Уж не устал ли он
Главы поганых сечь?
Не уморился ли
Так долю кровью течь?
Коли в нем проку нет,
Так не на что беречь;
Свались на прах за ним
И голова со плеч:
Нет срама мертвому,
Кто смог костями лечь.
Читатель, может быть, не поверит, что сие и прежнее писано одним и тем же поэтом, что оно находится в одном и том же стихотворении.
«Меч уморился кровию течь» — что это значит? Или меч может быть ранен? «Коли в нем проку нет, Так не на что беречь». Я, кажется, слышу не князя Мстислава, но самого низкого простолюдина. «Нет срама мертвому, Кто смог костями лечь». — Мысль превосходная, но не г. Катенина; [1425] как же она выражена? Но что Катенин имеет истинный талант, видно даже из дурных приведенных здесь стихов; и в них есть два стиха — жестких, конечно, но превосходных по силе и по чувству:
