— И столовую, Орликов, снимем!

— … И как но упрямству Росомахнна узкоколейную дорогу спрямили. А теперь эту ветку забросили. Низкое место, болото, шпалы вязнут. Говорили ему инженеры: дорога должна обогнуть низину, а он настоял на своём, сказал: «Или я дурак, или вы ничего не понимаете. Беру на себя!» — взял линейку и прочертил по ней карандашом через болото… Во сколько рубликов эта дорога влетела? Вот её показать! И так, чтобы все видели цену росомахинского упрямства!

— Стой, Орликов, регламент! — закричал Костя. — Я всегда говорил, что ценю в тебе гражданскую непримиримость. Ты говоришь так пылко, как оратор Мирабо. План сценария составим чуть позже. Но вернёмся к общим вопросам. Что мы будем делать с нашим фильмом? Не знаете? А я знаю. Сидят высокие гости в креслах, смотрят но телевизору киноочерк «В хозяйстве Росомахина». После этого должен быть концерт самодеятельности. Боярский объявляет: «По техническим причинам концерт задерживается, смотрите ещё один фильм: местный «Фитиль». Да, да, Боярский, придётся тебе пойти на это, не уволят. И пустим «Фитиль» для комиссии… Пусть знают правду, пусть примут меры. Не карасей же они ловить сюда приедут!

— Росомахина приструнят или вообще уберут. И ещё кое-кого. Для пользы деда! — вставил Орликов.

— Вот-вот! Кстати, в фильм вмонтируем отдельные исторические документы. Они у меня в руках. Люся притащила. Рапорт Росомахина от 20 августа товарищу Кристальному: «Строители второго, карьера досрочно выполнили полумесячный план!» А вот росомахинский приказ от того же 20 августа: «За срыв графика и провал плана начальнику строительства второго карьера Веретенникову объявить выговор…» А? Каково?

— Жаль, что фильм не звуковой, — заметил Боярский.

Не беда, что не звуковой. Ты, Боярский, будешь сопровождать его чтением текста, — сказал Костя. — Итак, договорились. Фильм «Фитиль». Пшш-бах! Автор сценария — Вилли Сапрыкин, операторы Орликов и Ромашкин, постановщик Росомахии, ассистент постановщика Сударченко, текст читает Боярский, музыка народная.

Орликов продолжал возбуждённо шагать по комнате. Боярский задумчиво дымил трубкой, сидя в кресле. Долговязый Вилли стоял в углу, глаза его светились лихорадочным блеском. Он беззвучно шевелил губами, наверно, уже сочинял стихи для «Фитиля».

14. Удобный момент

Актиния идёт сдаваться в плен местным властям

Ромашкин подошёл к окну и вдруг всплеснул руками.

— Орликов! Иди сюда. Видишь, кто подходит к гастроному?

— Актиния. Вертолёт.

— Ты, кажется, хотел отвести её за руку к прокурору. Помнишь, что я на это ответил?

— Ты сказал: «Она сама пойдёт».

— Вот сейчас, дорогой друг, это и состоится. Очень удобный момент.

Боярский перестал дымить трубкой, прислушиваясь к разговору. Вилли всё ещё что-то шептал. Орликов смотрел на Костю с насторожённым выжиданием.

Ромашкин полистал справочник — маленькую, как блокнотик, книжечку «Телефоны Однотрубного», потом набрал номер.

— Это гастроном? Из милиции говорят. Здравствуйте, — произнёс он густым и важным басом, — Майор Елизаров, ОБХСС. С кем разговариваю?

— За-за-за-заместитель директора Буханкина, — ответила трубка. — А ч-что?

— Вот что… У вас там в магазине…

— По-по-полный порядок…

— Знаю, что порядок. Я не о том, У вас сейчас в магазине находится гражданка Требухова Актиния Никано— ровна. Срочно позовите её к аппарату. Объявите по магазину.

Через минуту в трубке проскрипел испуганный голос Актинии:

— Слушает Требухова. У телефона.

— Гражданка Требухова? Актиния Никаяоровна? сурово переспросил Ромашкин. — С вами говорит майор Елизаров из гормилиции. Срочно зайдите к нам, комната номер семь, второй этаж.

— Зачем же мне в милицию? — еле выговорила Актиния. — Паспорт не теряла. С дочкой что случилось?

— Нет, с дочкой ничего не произошло. Я приглашаю вас по поводу ваших дел с Петровичем, Типчаком и Михаевым. Вам известно, что я имею в виду…

Трубка долго молчала.

— Понятно… Только Петрович-то мне совсем мало знаком. Так, здравствуй-прощай!.. Что я скажу о нём? Ишь беда какая! Может, вы ошиблись?

— Если вы, гражданка Требухова, будете упорствовать, вам же хуже будет. Нам известно, откуда у вас мука, мясо, дрова, как торговлю ведёте на станции, куда вы на грузовике ездили, который вам Типчак дал… Ну как, хватит? Ошибки, как видите, нет. Если вы сами придёте к нам и чистосердечно всё расскажете, это смягчит вашу участь. И ещё подумайте о дочери. С ней ничего не случилось, но случиться может.

— Господи! — всхлипнула Актиния. — А когда приходить-то к вам? Я тут с покупками. Вот домой зайду… А может, завтра?

— Я вас жду. Сами придёте или за вами «раковую шейку» прислать?

— Сама, сама, сама, — пролопотала Актиния. — Что же мне с позором по городу ехать!

— Ещё раз повторяю: майор Елизаров, комната номер семь.

Положив трубку на рычаг, Ромашкин расчехлил кинокамеру и навёл объектив на выход из гастронома.

— Внимание, товарищи! Снимаю редкий кадр: «Актиния идёт сдаваться в плен местным властям. Начало конца Аппендиксова тупика». Не забудь, Орликов, отразить это в твоём дневнике.

Актиния вылетела из магазина и помчалась по улице.

А в милиции произошло вот что.

… Найдя комнату номер семь, Актиния открыла дверь и увидела молодого мужчину в синем мундире.

— Мне майора Елизарова. Здравствуйте.

— Я майор Елизаров, — произнёс мужчина неожиданно тонким, почти ребячьим голосом. — Здравствуйте.

— Я…

— Садитесь.

— … Требухова Актиния Никаноровна. Так что я могу вам рассказать? Было, конечно, грех попутал. Но я, как честный советский человек…

Майор молчал, изучающе глядя на неожиданную гостью. Он не понимал, что происходит.

Актиния говорила, опустив голову, нервно теребя дрожащей рукой кончик платка.

— Как честный советский человек, я расскажу всё, — продолжала Актиния. — Только сразу учтите, дочь моя, Настенька, тут ни при чём. Она ничего не знала…

— Не знала, говорите? — спросил майор, доставая из стола стоику бумаги. Ну, давайте, только по порядку, Фамилия, имя, отчество, год и место рождения? Точный адрес? Род занятий? Я буду записывать всё, что вы говорите, потом вам прочту, а вы распишетесь на каждой страничке внизу. И предупреждаю, что за ложные показания…

— Ложных не будет, заверила Актиния. Значит, так. Настенька ничего не знала. Что Петрович мясо или рыбу с холодильника мне приносил — ото верно. Но та кой, скажу я вам, жмот и скупердяи всё цену набивал. А ведь и я заработать что-то на атом должна…

— Как это — заработать?

— Ну, так. Вы ведь сами знаете…

— Да, да. Знаю, — неопределённо сказал майор Ели заров.

— И Михаев, скажу я вам как честный советский человек, тоже жулик. Каждый день что-нибудь тащит из пекарни. Жена ему сшила такую тужурку, что в каждый карман по три кило муки входит. Но тоже скареда!

— И он цену набивает?

— Набивает. Типчак — тот добрее. Дров привезёт с левой поездки — берёт за них самую малость. Ну, толя на крышу тоже достал. А что вы говорили про грузовик — брала грузовик. Типчак дал. Мясо продавать в райцентр ездила.

— Мясо, которое Петрович вам с холодильника тащил? — уточнил майор милиции, уже входя в роль. — Следовательно, вы спекулировали крадеными продуктами…

— Торговала… — уклончиво сказала Актиния. — А этого слова, которое я сейчас от вас услышала… как оно…

— Спекуляция…

— Нет, я, как честный советский человек, этого слова даже не знаю.

— А что вы делали с мукой, которую Михаев приносил?

— Пирожки пекла. Настя их на станции продавала. Пассажиры ведь голодные. Им и пирожок в радость.

— Так вы и жили на этой радости?

— Ага, — просветлённо сказала Актиния, — для людей ведь всё…

— Понятно. Тогда подпишите эти бумаги. И опять предупреждаю: за ложные показания…

— Вот те крест! Всё как есть подпишу. Только домой скорей отпустите.