– Бабушка, ты слишком сурова!

Хотя с тех пор, как она вышла на пенсию, прошла уже почти четверть века, позиция Сидзуки по отношению к преступлениям оставалась строгой и нисколько не колебалась.

Даже у ее внучки Мадоки бывают мысли, а не слишком ли она безжалостна, но, кто бы что ни говорил, ее бабушка – двадцатая женщина-судья в истории Японии. Сидзука никогда не разговаривает на повышенных тонах, но между строк в ее речах всегда можно уловить ту самую торжественность, свойственную людям, которые привыкли судить людей за их преступления. Стоит кому-нибудь услышать подобную «праведную строгость», как тут же у него пропадает всякое желание спорить и даже просыпается желание поместить эту строгость в рамку и выставить напоказ.

– Я ни капельки не сурова. Это ведь государственная измена. Закон призван защищать благополучие граждан, но в первую очередь он существует для безопасности государства. Поэтому я и сказала, что это огромное преступление. В любой стране мира самыми ужасными считаются преступления против своей родины. В древние времена за подобное людей могли подвергнуть четвертованию или отрубить голову и выставить ее на всеобщее обозрение на берегу. И все родственники преступника также признавались виновными.

– Ой, ну это уже слишком!

– Это все укладывается в концепцию татэмаэ[10].

Выражение лица и тон Сидзуки неожиданно смягчились. Как только она переставала говорить о законах и начинала говорить о людях, она почему-то вдруг становилась очень доброй.

– То, что натворил этот прокурор, – это, безусловно, преступление, но я уверена, что он совершил его во имя справедливости.

– Фальсификация доказательств – это справедливо?

– Люди даже во сне не думают о своих поступках как о злодеяниях. Конечно, есть те, кто совершает преступление умышленно, полностью отдавая себе отчет в том, что делает что-то плохое, но говорить только об осознании – значит слишком упрощать картину. Проблема в том, что чаще всего причиной всех стычек и конфликтов в мире становится столкновение взглядов на справедливость. Кража денег и мошенничество сталкиваются с убеждением, что нельзя жить без денег. Убийство – с пониманием, что сохранение жизни человеку может быть невыгодно тебе самому или кому-то другому. В тех местах, где сохранились старые обычаи, зачастую традиции противоречат закону. Может, и у этого прокурора была идея каким-то образом завести дело и помочь подозреваемому искупить вину.

– Вор крадет не просто так, да?

– Гляди-ка, какие интересные поговорки ты знаешь! Да-да. Любому проступку может быть оправдание. У каждого человека – своя справедливость. Но часто бывает так, что в глазах других людей эта справедливость выглядит совсем иначе. А в рамках одной организации люди еще более упрямы, и смысл их действий еще сильнее искажается.

– Почему так происходит?

– Компании считают само свое существование справедливым. И перед лицом этой коллективной справедливости и обязательств личный здравый смысл может померкнуть. Например, сколько бы ни верил каждый отдельный сотрудник в то, что действует в интересах клиента, если его действия невыгодны компании, он, как ее член, должен сделать выбор в пользу интересов организации. Вот примерно это означает «искажение справедливости».

Как и всегда, Мадоке оставалось только согласиться с этими идеальными логическими рассуждениями. Но тем не менее у нее осталось какое-то легкое чувство неудовлетворенности.

– Бабуля, я хорошо понимаю то, что ты говоришь. Но не получается ли, что само понятие справедливости становится каким-то поверхностным?

– Именно так и есть. Справедливость, которая пропагандируется организациями или отдельными людьми, чаще всего не что иное, как оправдание собственных действий. У моего старшего коллеги по работе был начальник, честный и благородный судья, как с картинки. Он во время войны никогда не ел рис и другие продукты с черного рынка, а питался только тем, что выдавали по карточкам. И в итоге он умер от недоедания. Видимо, для него отказ от еды с черного рынка казался справедливым. Но раз у него была такая мощная сила воли, лучше бы он использовал ее, чтобы судить людей за преступления. И я все думаю, а действительно ли верным было его упрямое следование за справедливостью?

– Слушай, бабуль, меня бы успокоило, если бы ты сказала, что просто ворчишь на телевизор…

– Да что ты! Я думаю, что ничего такого нет в том, чтобы иногда немного поворчать. Главное – хорошенько подумать: эта злость возникла обоснованно или под влиянием эмоций? То, что родилось на эмоциях, обычно не длится долго. А тому, что не длится долго, доверять опасно. Но и само чувство справедливости ведь довольно инфантильно.

Было сложно понять, поддерживает она борьбу за справедливость или относится к ней с пренебрежением. И тут наружу вырвалась озорная натура Мадоки.

– Бабушка, а что для тебя значит справедливость?

Мадока думала, что таким образом заставит бабушку задуматься, но та тут же ответила:

– Все просто. Для меня справедливость – это помогать тем, кто в затруднении, и разделять свой хлеб с тем, кто голоден. Такого определения для меня вполне достаточно.

Мадока попробовала было поспорить с этим простецким ответом, но к такому определению действительно не подкопаться. И пока она размышляла, что вряд ли сможет переиграть в этом споре бабулю, в ее голове неожиданно всплыл образ одного молодого человека.

Для того, кто называет себя полицейским, он очень открыт. Интересно, как бы ответил на вопрос о справедливости этот мужчина с запоминающимися спокойными глазами?

«Председатель комитета по внешним связям «Корю-кай» Ямадзаки Такэми».

Кацураги сопоставил врученную ему визитную карточку и мужчину, сидящего напротив.

Он слышал, что в преступном мире председатель комитета по внешним связям занимается переговорами во время конфликтов, поэтому был уверен, что это должен быть человек с демонической внешностью, который и плачущего ребенка заставит замолчать. Однако ему навстречу вышел мужчина в белой рубашке и блеклом галстуке. С какой стороны ни посмотри, обычный офисный сотрудник.

Ямадзаки, вероятно, привык к подобной реакции, поэтому ничуть не изменился в лице в ответ на замешательство Кацураги.

– Кацураги-сан из столичного управления полиции, верно? Думаю, обычно на тех, кого видят впервые, так пристально не смотрят.

– Ой, да, прошу прощения…

– Понимаю, что моя внешность может вызвать удивление, но выглядеть как якудза в наше время очень накладно, да и работать становится сложно, так что ничего не поделаешь. И сверху нам сказали публично не заявлять о том, кто мы, и символику носить запретили.

Несомненно, в этом была некоторая доля истины. Однако если вспомнить грозный образ Татэиси, с которым Кацураги вчера разговаривал, то все вообще встает вверх дном.

– Да и вы тоже не выглядите как следователь из Первого отдела.

К слову, встретились они в «Старбаксе» на углу улицы. Это тоже не совсем подходящее место для встречи полицейского и якудза, но им обоим это было, наоборот, на руку.

– Вы все вынюхиваете по поводу дела Кудзэ-сана… Даже специально выбрали такие обходные пути. Что вы хотите у меня узнать?

– Кому все-таки была выгодна смерть суперинтенданта Кудзэ?

Услышав этот вопрос, Ямадзаки отвел глаза.

– Это вы у меня спрашиваете?

– «Внешние связи» – это ведь не только про партнерство с другими организациями, но и про взаимоотношения с полицией, не так ли? В таком случае спросить напрямую у вас – самый быстрый способ получить информацию.

Ямадзаки некоторое время смотрел на Кацураги как на какое-то диковинное животное.

– У вашего управления ведь нет права вести расследование по этому делу?

– Нет. Это целиком и полностью мое личное расследование.

– Вы, конечно, совсем сумасшедший. Раз вы спрашиваете у меня, значит, мы тоже в числе подозреваемых? Но ведь, по словам полиции префектуры, уже решено, что это дело рук Цубакиямы-сана.