Из офиса ваще не выхожу, словословил Антон, наработал клиентскую базу и теперь - пусть сами звонят!

Сидящая ближе к двери Таня поглядывала на нас, отклеивая взгляд от экрана, где конструировала очередной дизайнерский макет, не то в Corel, не то в Power Point, - и, слушая Антона, понимающе кивала. Она — как и он — давно здесь.

Таня считала, что достойна большего, - она, с ее вкусом, талантом и пятью годами художественной академии! - большего, чем эти рекламные макеты, ворчливые клиенты и галдящие менеджеры, громкие и плохо воспитанные, половина — поприезжали из сел, а другая  — вообще случайные люди, поработал месяц и свалил, успев нагрузить ее, профессионального художника, своими первобытными идеями и наполеоновскими планами. Сколько она их перевидела, этих энергичных, амбициозных, бестолковых! Картина Брейгеля на мониторе  компьютера, охотники с собаками, взирающие с заснеженного склона на барахтающуюся в снегу толпу, как будто напоминала ей, Тане, что она, как бы там ни было и с кем бы ни пришлось ей в этой жизни соприкоснуться, - из другого, совсем из другого мира.

В приемной, за полукруглой стойкой, принимали входящие звонки и переключали по внутренней связи на того или иного менеджера, две секретарши - Алла и Галя.

Алла была утонченной и хрупкой и говорила на кристальной украинской мове. Галя, крепкая деревенская девка, помощница и полная противоположность Аллы, изъяснялась суржиком, любила соленое словцо и плотоядно гоготала, когда я подкатывал с какой-то хохмой.

Тут же, в приемной, возле окна с чахлым фикусом, сидел некто Сергей Геннадиевич. Личность, как говорится, темная. Весил он килограмм двести, едва помещался в кресле и обладал круглым, в складках, поту и сумраке лицом. Огромный нос-картошка был словно прибит гвоздем, впопыхах и грубо, отчего глядел в сторону. Общался Сергей Геннадиевич исключительно с Анжелой Викторовной, которая души в нем не чаяла и восклицала: Сережа! ну, молодец, ну, спасибо, умница ты моя! И Сережа, этот зловещий здоровяк, озарялся улыбкой, и тряс головой, и ласково рычал, вытирая жирными пальцами слюну с мясистых губ.

Видя мое недоумение, Алла таинственно сообщила: наш Сергей Геннадиевич разбирается с недобросовестными клиентами, теми, кто не платит вовремя или вообще. Анжела очень его ценит. У нас проблемы с клиентами постоянно, но стоит только Сергею Геннадьевичу вмешаться — долгов как не бывало.

*  *  *  *  *

Кафе под названием «Кафка». Рядом с метро «Лукьяновская». Аленушка заказывала капучино, а я потягивал вискарь. Мы бывали здесь довольно часто и даже выиграли стальную флягу с выгравированной мордой льва, оказавшись не то тысячными, не то десятитысячными посетителями. У нас был свой облюбованный столик возле окна, с двумя креслами — красным и синим.

Из окна виделась улица Артема, машины и сквер на противоположной стороне — каменный бортик, ступени, деревья, качающие ветвями, когда накатывал ветер.

В «Кафке» звучал джаз. Стену украшал портрет Чарли Паркера. Склонившись и закрыв глаза, сверкающе-лиловый музыкант давил на клапаны своего инструмента, который словно вытекал из его рта, был его частью, его продолжением.

Мы поднимались в Дорогожицкий парк.

Толстая тетенька продавала сладкую ваты возле метро. Азиаты мастерили шаурму и всучивали мнущимся у киоска покупателям. Бронзовый клоун, стоящий неподвижной раскорякой, оживлялся и начинал жонглировать, как только в шляпе у его ног звякала монета.  Звонкоголдящий выводок, сопровождаемый бдительными мамочками и парой рассеянных — пиво, ветровки, мятые джинсы — папаш, выкатывался из метрополитена, змеился дорожками, маячил воздушными шарами, крошился смехом.

- Я боюсь ходить в чащу, - сказала Аленушка. Когда-то ей рассказали про сумасшедших, которые убегают из больницы и прячутся здесь. - Мрачное место!

- Ты можешь не боятся. Это все басни, - сказал я.

Она была молчалива и темперамент ее равнялся нулю. Это не очень-то сочеталось с богатыми белыми кудрями и густо-голубыми глазами, высокой грудью и соблазнительными бедрами. В теле красавицы жила душа мышонка.

Она хотела защиты и сильного плеча, и я, конечно, мог дать ей это, но взамен хотелось хоть чуточку безрассудства, хоть чуточку распущенности.

- Ты серьезно боишься всех этих историй?

- Но ведь это — правда! Знаешь сколько в этом парке маньяков!

- Сколько?

- Полно! Об этом постоянно говорят в новостях!

- В любом парке полно маньяков. И больше всего не здесь, а на Голосеево. Тут может и шляются сумасшедшие, но они безобидны. А если и опасны — только для самих себя.

- И все-равно жуть! Тут не раз находили повешенных!

- Может быть. Но ведь повешенный уже мертв и чего его бояться?

Мы сели на лавочку и я обнял Аленушку.

Мы встречались несколько месяцев, но она всячески отклоняла мои предложения  уединиться где-нибудь, например — у меня дома. В конце концов наши диалоги на эту тему, предсказуемые и закольцованные ее извечным «нет», стали действовать на нервы и ей и мне.

Аленушка морщилась и упрекала меня, что я давлю, наседаю, а я… Я недоумевал: как можно быть вместе, прижиматься друг к другу и — останавливаться на полпути?

Полдень. Суббота. Возле метро «Лесная» собираются любители БК. Организатор и вдохновитель Немец. Как зовут не в курсе. Все его так и называют — Немец.

Учится на четвертом курсе факультета журналистики и  большой поклонник Чака Паланика. Первое правило: никогда не упоминать... Второе правило: никогда не упоминать...

Новички находят «клуб» через группу «Вконтакте». Участвовать может любой, главное, чтоб не хлюпик и не начал ныть. Новичок должен принять бой. «Просто посмотреть» - не катит.

Немец пригласил знакомую журналистку. То-ли однокурсница, то-ли он ее жарит, то-ли и то и другое вместе. Пришла с оператором в потертом джинсовом костюме. Оператор все время дергался, опасаясь, видимо, что его заставят выйти на середину поляны.

Немец, длинноволосый блондин с неизменным фонарем под глазом, солидно вещал о внутренних раскладах клуба. Журналистка попросила снять поединок на камеру и Немец поинтересовался у парней, не против ли они. Только морду не снимай, сказал долговязый Ворон, обматывая кулаки боксерскими бинтами. Его противником был пухляш Матвей (Матвийчук). Они долго кружили, как в танце, в центре поляны, а потом Матвей кинулся на Ворона, толкнул головой в живот и, обхватив толстыми руками, повалил на землю. От дерущихся поднималась пыль и брызгала земля. Столпившиеся вокруг выкрикивали подсказки.

Ворон скинул с себя Матвея, вскочил, ударил ногой по ребрам и затем, когда Матвей перевернулся на спину, - еще раз, но уже в грудь. Шлепнулся на Матвея, норовя прижать к земле и усесться сверху.

Эти ребята каждую субботу здесь, рассказывал Немец взбудораженной журналистке, на фоне пыльного побоища, мелькающих кулаков Ворона и Матвея, у которого, похоже, открылось второе дыхание, так отчаянно он сопротивлялся, находясь, казалось бы, в безвыходном положении.

Кулаки Ворона несколько раз достигли цели. Матвей по-звериному заурчал и принялся вертеться с удвоенной силой. Толстяк оказался на удивление вынослив. Ему удалось скинуть противника, чья кудряво-смоляная шевелюра взмокла от пота, - и теперь Ворон уткнулся локтями в землю, а Матвей, еще секунду назад безнадежно распластанный, с воплем кидается на него. Набрасывает на шею, словно две палки докторской колбасы, руки, скрепляет пальцы в замок и валится на спину, увлекая за собой противника. Эгг… - рвется из сцепленных зубов Ворона.

Ну вот и конец поединка, резюмирует Немец, переводя взгляд с дерущихся на журналистку. Ворон хлопает руку Матвея, но тот не реагирует. Ебаный хуй, вырывается у Немца. Ну-ка пацаны, в темпе, в темпе!

Двое парней пытаются разомкнуть руки, третий — оттащить Матвея. Красный и потный, он скалится и урчит. Он щас его задушит к ебеням, орет Немец.