Митрий хохотнул:

– Так самый средь нас знаменитый – Галдяй. Кстати, что-то его долго нет. Не приключилось ли что, а? Может, съездим, посмотрим?

Иван посмотрел в окно на быстро синеющее небо. Встал, вышел из-за стола, махнув рукой друзьям:

– А пожалуй, съездим. Запамятовал, он в какой кабак-то пошел?

– На Остоженку – там больше всего и лиходейничают.

– Оно понятно – Чертолье рядом, в случае чего есть где укрыться… Ну, – Иван надел шапку. – Едем!

– Пистоли прихватим, Иване? – вдруг озаботился Митрий.

Иван и Прохор переглянулись и вдруг, не сговариваясь, захохотали, причем довольно громко.

– Это с каких пор ты пистоль с собой стал брать, Митя? – отсмеявшись, участливо поинтересовался Прохор. – С тех пор как с князем Михайлой Скопиным-Шуйским стрельбой по мишеням балуешься?

Митька отмахнулся:

– Ладно вам издеваться-то. Ну, стреляем иногда на пари с князем, и что? Он у меня, между прочим, третьего дня такую знатную книжицу выиграл… Пришлось отдать. Ничего, даст Бог, отыграю.

– Ну, смотри-смотри, стрелок… Ха!

– Смейтесь, смейтесь…

Выйдя из приказной избы, парни отвязали коней и на рысях поскакали к Остоженке. На вечерних улицах, особенно здесь, в центре города, было довольно людно, так что пришлось придержать лошадей, а кое-где и вообще спешится, пропуская толпу артельщиков – плотников, каменщиков, штукатуров, с веселыми песнями возвращавшихся после трудового дня. Наконец, толпа схлынула, и снова стало можно проехать, – выехав за стены Белого города, поскакали быстрей, стараясь успеть в кабак до наступления темноты.

– Эвон, «Иван Елкин», – Митрий махнул на прибитые над неприметной избенкой еловые ветки – знак «царева» кабака.

Чтобы не привлекать излишнего внимания «питухов», спешились не у самого кабака, а чуть дальше.

– Оставайся здесь, – на правах начальника приказал Иван Митьке. – Стереги коней да посматривай…

– Вот так всегда, – подчиняясь, вздохнул парень. – А я-то пистоль с собой прихватил.

Иван усмехнулся:

– В кабаке-то от Прошкиных кулаков куда больше пользы, чем от любого пистоля!

– Да уж, – протягивая Митьке поводья, польщенно согласился Прохор.

Оставив под надежным присмотром тыл, парни перекрестились и зашагали в призывно открытую дверь питейного заведения.

Ударила по ушам лихая кабацкая песня. Жарко пахнуло чесноком, человеческим потом, ну и, конечно, переваром – самодельной водкой, коей целовальники, нарушая всяческие законы и постановления, охотно торговали по вечерам, ничуть не боясь царевых людишек.

Небольшое кабацкое помещение тускло освещалось тремя безбожно чадящими светильниками, длинный – и единственный – стол был уставлен чарками, кружками и деревянными кадками с капустой и огурцами. Кадок было мало, – не есть сюда приходили – пить. Народу – дюжины полторы, кто-то уже упился и теперь задавал храпака под столом, уютно подложив под голову свернутый в трубку кафтан, кто-то положил прямо на стол забубенную голову и спал так, а большинство находилось еще в той замечательной стадии где-то между легким подпитием и полным перепоем, что так мила сердцу любого русского человека. Когда чувствуешь себя безмерно счастливым, хочется всех любить, а случайные собутыльники-питухи кажутся в высшей степени высоконравственными и милейшими людьми. Чтоб они сняли с какого-нибудь вконец упившегося пропойцы кафтан? Да что вы… ну, если только пропить… если уж совсем денег не будет, уж тогда, ладно, можно…

Собственно, этим сейчас и занимались двое слегка подвыпивших мужиков, стаскивая не только кафтан, но уже и сапоги, и рубаху с какого-то подгулявшего молодого парня… в котором вошедшие, к ужасу своему, сразу же признали младшего своего сотоварища, подьячего Галдяя Сукина.

– Эй-эй, робята! – подойдя ближе, предупредил Прохор. – Что это вы делаете-то, а?

– Мы – водку пьянствуем! – обернувшись, охотно пояснил один из питухов.

И Прохор, и Иван вздрогнули:

– Михайла! Пахомов! Ты-то как здесь?

– Оба! – Михайла удивился не меньше. – И вы тут! Эх, сейчас и выпьем! Целовальник! Эй, кабацкая теребень! А ну водки сюда, можжевеловой, самой лучшей! Славно, парни, что я вас встретил. Вот за встречу и выпьем… Эй, атаман… – Он повернулся к собутыльнику. – Давай-ка поскорей с этого сымем…

– Не-не, – быстро сказал Иван. – Не надо ни с кого ничего сымать, у меня деньги имеются.

Михайла махнул рукой:

– Ну, тем лучше… Это вон, приятель мой, атаман Корела.

– Корела? – ахнул Иван. – Тот самый, что…

– Ну да, что гнал войска Годунова, что громил их и в Путивле, и под Кромами… Боевой атаман! Государь ему безмерно денег пожаловал, и меня не обидел, – третий месяц уже никак пропить не можем!

– Вижу, как вас пожаловали, – Иван скептически усмехнулся, кивая на бездвижно лежавшего Галдяя. – Последнюю рубаху с парня сымаете.

– Так ведь, – Михайла подмигнул, – всех же денег мы с собою не носим, не дураки, чай… Вот и кончились невзначай, а сходить лень.

– Он там не мертвый часом? – Иван склонился над подьячим. – Нет, вроде, дышит… Проша, отнеси-ка его на улицу, а я сейчас…

Атаман Корела единым жестом расчистил места за столом. По всему видно – его здесь побаивались и уважали, как, впрочем, и Михайлу. Целовальник поспешно принес водку, улыбнувшись Ивану, словно лучшему другу:

– Кушайте водочку на здоровье, господа хорошие. Славная водка.

Атаман вдруг схватил целовальника за грудки:

– Говорят, ты ее водой разбавляешь, кабацкая теребень?!

– Что ты, что ты, господине, – целовальник испуганно замахал руками. Иван вдруг перехватил его взгляд – пристальный и цепкий, – направленный на Прохора, выходящего с Галдяем на плече. Ага…

– Долго пить не буду, – сразу же предостерег Иван. – И не потому, что не хочу вас уважить, – дела.

– У всех дела, Иване! – расхохотался Михайла. – Вот, ты думаешь, почему я пью? Оттого что скучно! Эх, сейчас бы войну какую-нибудь, да на лихом коне, да с сабелькой! А, атаман?

– Похоже, он спит уже, – Иван покосился на поникшую голову атамана.

– Вот вам еще водочка, господине, – юркий целовальник поставил на стол глиняный штоф и, нагнувшись к уху Ивана, тихо спросил: – Девочек не желаете?

– Умм… Не сегодня. Сегодня водки!

– Понял!

Немного выпив, Иван вдруг улыбнулся, только теперь оценив всю задумку Овдеева. Ну, конечно же, не могло такого быть, чтобы целовальники и прочая кабацкая теребень не знали бы в лицо приказных из той чети Земского двора, что непосредственно занималась уличными разбоями, кражами и прочей водочно-торговой мелочью. Конечно же, их здесь хорошо знали. А вот Ивана, Прохора, Митьку и уж тем более Галдяя – нет! На том, видно и строил свои расчеты хитрый Овдеев. Молодец. Что и сказать – молодец. Нет, в самом деле…

– Капусточки не угодно ли?

Снова целовальник! Ох, не зря он так настойчиво пристает. Вот, сейчас снова выпивку притащит.

Иван не пил, пригублял, а потому, принюхавшись, сразу отметил для себя резкий запах принесенного целовальником напитка – ну, ясное дело, перевар да еще с какой-нибудь дурь-травой – зельем.

– Ну, пора мне, – шумно попрощавшись с Михайлой, Иван, покачиваясь и глупо ухмыляясь, направился к выходу.

У самой двери остановился, подав знак своим… и почувствовал, как двое невесть откуда взявшихся парней взяли его под руки:

– Домой сведем, брате!

– Пустите! – пьяно дернулся молодой человек. – Сам дойду.

– Не, господине, доведем! – Парни ухмыльнулись и, оглянувшись по сторонам, живо потащили Ивана в темный проулок…

Опа! Затащив, один сразу рванул кафтан, другой – пояс… Ему-то Иван и зарядил от всей души промеж глаз, как когда-то учил Прохор. Впечатавшись спиною в забор, тать изумленно выкатил глаза. Второй тут же выхватил из-за голенища ножик, блеснувший в свете луны волчьим недобрым глазом, и молча выбросил руку вперед – Иван едва успел пригнуться и крикнуть: