– Но… – Иван попытался было возразить, но снова безуспешно, боярин не дал ему молвить и слова.

– Цыть! И слушать ничего не желаю! Там, у вас в отчетах, парнищи какие-то есть мелкие – тяните-ка их сюда. Ужо, покажу вам, как розыск вести! Да… Ртищев где?

Ребята переглянулись:

– Еще не приходил.

– Что-то он припозднился сегодня. – Семен Никитич покривил толстые губы. – Ин, ладно… Заданье получили? Чего ждете? Чтоб к обеду мне парнищ предоставили! Живо! Да, и к Ртищеву заедьте – с обеда его государь видеть желает!

Словно пришибленные собаки, трое друзей покинули палаты боярина Годунова. Почему-то не радовало их ни яркое утреннее солнышко, ни пушистый снежок, ни веселое чириканье воробьев.

Иван в бессильной злобе сжимал кулаки – ну, надо же, как вышло с отчетами! Не ожидал от Годунова такого коварства. Хотя, конечно, можно было ожидать: что боярин злобен и деспотичен – ни для кого в Москве не тайна. Эх, Михайло, Михайло! Что ж теперь с тобой делать, что? А ребятишки? Ну, что они такого знают-то? Что знали – давно уже рассказали. И зачем тащить их в приказ? А может, боярин и на них что-то повесить хочет да потом доложить царю и думе? Иван покрутил головой, словно отгонял нехорошие мысли. Нет! Вряд ли даже Семен Никитич, при всем его коварстве, сможет выставить мальчишек пособниками убийцы… или убийц. Впрочем, предполагаемый убийца у него уже есть – Михайла Пахомов. Ох, Господи… выходит, и он, Иван, к этому гнусному аресту причастен… Выходит так… Но кто ж знал? Ребята… что с ребятами делать?

– Боюсь, боярин ребятишек пытать велит, – нагнал шедшего впереди Ивана Митрий.

Юноша вдохнул:

– Вот и я про то мыслю. Может…

Иван ничего не сказал больше, а Митька, похоже, все понял, кивнул, ухмыльнулся – и в самом деле, зачем отдавать мальчишек боярину? Грех брать на душу. Тут иное придумать надобно…

– Проша, ты – к Ртищеву, а мы с Митькой – на Черторый, на Остоженку, – подходя к приказной конюшне, распорядился Иван. – Со Ртищевым о Михайле поговори… Впрочем, не надо, я сам с ним поговорю. Встречаемся перед обедней в приказе.

Взяв лошадей, друзья расстались: Митька с Иваном помчались к Остоженке, а Прохор – на Покровскую, к Ртищеву.

На Остоженке заглянули на постоялый двор, к Флегонтию. Тот, узнав Ивана, поклонился, велел служке принести вина.

– Некогда нам вина распивать, Флегонтий, – со вздохом заметил Иван. – Хотя, так и быть, наливай, кружечку выпьем… Ты чего такой хмурый?

– С утра служек послал на Черторый, за водицей…

– Что?! – Иван похолодел. – Неужто снова ошкуй кого-то задрал?!

– Да нет, не задрал. – Хозяин постоялого двора невесело усмехнулся. – Двух мальчонок в проруби нашли. Утопил кто-то.

Приятели переглянулись:

– А что за мальчонки?

– А пес их… Говорят, здешние.

Снег у проруби был красным от крови. Следы узких полозьев вели от ручья к сереющим невдалече избам. Взяв коней под уздцы, парни пошли по следам и остановились у покосившейся курной избенки, крытой старой соломой, поверх которой шапкой белел снег. Из-за забора, со двора, доносился плач. Друзья осторожно вошли в распахнутую настежь калитку… Угадали – во дворе стоял небольшой гроб, вокруг которого толпились бедно одетые люди: мужики, женщины, дети. В гробу, в чистом кафтанчике поверх белой рубахи, лежал тощенький длинноволосый отрок с бледным, искаженным гримасой ужаса лицом и закрытым воротом шеей.

– Кольша, – сняв шапку, прошептал Иван, подойдя ближе, спросил у какого-то парня: – Как его?

– Ножом. – Обернувшись, тот сжал кулаки. – Какой-то гад полоснул по горлу. Кольшу и приятеля его, Антипку. Потом хотел тела в ручей сплавить, в прорубь, да не успел, видать, спугнули… И за что только их, Господи?

– Вот именно, за что? – тихо повторил Митрий.

Немного постояв у гроба, друзья вышли на улицу.

– Надо бы расспросить – кто чего видел? – Митрий, вздохнув, отвязал коня от старой березы с заиндевевшими серебристыми ветками.

– Обязательно расспросим, – кивнул Иван. – Только не сейчас, чуть позже.

– Ко второму, Антипу, поедем?

– Стоит ли? – Иван покачал головой. – Ты, Митька, спрашивал – за что их? Думаю, ни за что. Просто так, на всякий случай.

– Значит, кто-то про них прознал! – воскликнул Митрий. – И этот кто-то имеет прямое отношение к ошкую, или, как его здесь прозвали, Чертольскому упырю!

Иван согласно кивнул и тронул поводья коня:

– Поедем доложим. Опосля вернемся – допросим всех, кого сможем.

– Со Ртищевым еще бы посоветоваться. – Митрий погнал коня рядом. – Он обещал про ворожей да колдунов узнать.

– Посоветуемся, – вздохнул Иван. – Представляю, что нам «правое ухо царево» скажет!

В «приказной избе», как все по привычке называли каменные приказные палаты, недавно выстроенные по приказу царя Бориса, было непривычно тихо. Дьяки с подьячими, перешептываясь, шарились по углам, на крыльце о чем-то негромко судачили пристава и писцы, и – такое впечатление – никто не работал!

Недоуменно переглянувшись, приятели вошли в родную горницу, где уже дожидался их Прохор, тоже какой-то грустный, словно пришибленный из-за угла пыльным мешком.

– Да что тут такое случилось? – с порога спросил Митрий. – Нешто Самозванец уже у кремлевских стен?

– Ртищев умер, – негромко отозвался Прохор. – Я приехал, а там уж все собрались – домочадцы, слуги, доктора иноземцы.

– И что? – набросился на парня Иван. – Что доктора говорят?

– Легкие… – Прохор развел руками. – Какой-то там «необратимый процесс»… Да сами знаете, кашлял Андрей Петрович в последнее время сильно.

– Эх, Андрей Петрович, не вовремя как…

Все трое, не сговариваясь, обернулись к висевшей в углу иконе и перекрестились:

– Царствие тебе небесное! Хороший был человек…

– Да уж… И нам помог много. Без него бы… А, что говорить, – Митрий махнул рукой и угрюмо уселся за стол. – Надо бы подсобить домочадцам-то его с похоронами.

– Поможем… Брат у него остался, Гермоген. Говорят, художник… Как думаешь, отпустит Семен Никитич?

– Не отпустит, так сами уйдем.

– Тоже верно…

И все трое разом вздрогнули от чьих-то тяжелых шагов. Резко распахнулась дверь… Да-а, верно говорится – помяни черта, он объявится! На пороге стоял Семен Никитич Годунов. Любил вот так вот появляться, внезапно – не корми хлебом. В этот раз, правда, смущением захваченных врасплох подчиненных наслаждаться не стал. Сняв высокую горлатную шапку, перекрестился и тяжело уселся на лавку:

– Скорблю! Скорблю вместе с вами… земля пухом Ондрею Петровичу, знающий был человек… Ох-хо-хо… Токмо вот о здоровьишке своем не заботился. Сколь раз говорил ему – сходи к бабкам, полечи кашель свой… Куда там! Вот и докашлялся.

– Семен Никитич! Мы б хотели с похоронами помочь…

– Без вас помогут, – отмахнулся боярин. – Для вас иное задание есть, важнейшее.

– Ошкуя ловить?

– Да пес с ним пока, с ошкуем. Поймаем, никуда не денется. – Годунов ухмыльнулся и сузил глаза. – Покойничек Ртищев сказывал – вы важные бумаги прошлолетось добыли… Вот со списками с них и поедете в самозванский лагерь!

– Куда?!

Парни изумленно вытаращили глаза на боярина. Вот уж ошарашил так ошарашил!

– Поедете, – невозмутимо продолжал Годунов. – Скажетесь, будто беглые… Найдете сомневающихся, им бумаги те покажете, чтоб знали, каков самозванец «царь»! Но – то не главное…

– А что главное? – пришел в себя Иван. – Самозванца убить?

– Зачем убить? – Боярин захохотал, затряс окладистой бородою. – Убить кому, чай, и без вас найдутся. Вы же список с самозванных грамот ему, Димитрию лживому, и покажете. Пущай на свои же словеса посмотрит! Пущай знает, что подлинники – у нас! Понимаю, что опасное дело и трудное… Потому вас и посылаю – Ртищев уж больно вас нахваливал, да и сам вижу – работники вы умелые. К тому же больше уж и верить некому.

Вздохнув, Семен Никитич осенил ребят крестным знамением: