Демарат провел весьма успешную для него кампанию по диффамации Клеомена как внутри, так и вне Спарты. Его действиями руководили не столько принципы, сколько личная ненависть и зависть к более удачливому соправителю.

В результате интриг Демарата Клеомен был срочно отозван в Спарту (Her. VI, 49–51, 61; Paus. III, 4, 3). Ни Геродот, ни Павсаний не говорят, в чем конкретно обвинял Демарат своего коллегу. Вполне вероятно, что речь шла о подкупе: Демарат мог утверждать, что Клеомен был якобы подкуплен афинянами, которые действительно были чрезвычайно заинтересованы в ослаблении Эгины. Обвинение в получении взятки должностным лицом даже самого высокого ранга было в Спарте нередким явлением^[29]. В отличие от Афин обвинитель не нес никакой юридической ответственности за ложное обвинение. Этим и воспользовался Демарат. Как свидетельствует Геродот, Демарат «оклеветал Клеомена, когда тот переправился на Эгину, чтобы наказать там сторонников персов» (Her. VI, 64). Это замечание Геродота могло бы показаться странным, если вспомнить, что «отец истории», как правило, приводит негативный вариант предания о Клеомене. Но в данном случае Клеомен выполнял важную миссию — защищал Грецию от предателей-персофилов. Для Геродота это было настолько самоценно, что он даже решается выступить адвокатом Клеомена.

История с провалом похода на Эгину^[30] стала для Клеомена той последней каплей, после которой, по словам Геродота, вражда между царями стала уже «смертельной» (VI, 64). Клеомен не мог простить Демарату поддержки, которую тот оказал Эгине, и решительно пошел на беспрецедентные меры ради избавления от своего врага. Не имея никакого легального способа избавиться от Демарата, Клеомен задумал и осуществил весьма сложную комбинацию, заменив законного царя его троюродным братом Леотихидом, представителем побочной ветви Еврипонтидов. Свой выбор Клеомен остановил на Леотихиде не случайно: у того была личная причина ненавидеть Демарата. По свидетельству Геродота, Демарат расстроил брак Леотихида с дочерью эфора Хилона Перкалой (VI, 65).

Заговорщики начали с того, что активно стали распространять слухи о якобы незаконном происхождении Демарата (Her. VI, 61–64)^[31]. Важная роль в этой истории с самого начала была отведена Леотихиду. Принадлежа к тому же царскому дому, что и Демарат, он, вероятно, смог привести целый ряд правдоподобных аргументов в поддержку версии о незаконном происхождении царя. Он же стал и официальным обвинителем Демарата. О механизме принятия решения рассказывают Геродот и Павсаний (Her. VI, 65; Paus. III, 4, 4). По словам Геродота, «Леотихид под клятвой обвинил Демарата, утверждая, что тот — не сын Аристона и поэтому незаконно царствует над спартанцами» (VI, 65, 3). Свидетелями по делу были вызваны бывшие эфоры, которые много лет тому назад будто бы слышали от самого Аристона, что Демарат не его сын. Версия об эфорах-свидетелях вызывает некоторые сомнения. Вряд ли к моменту судебного разбирательства кто-либо из бывших эфоров был еще жив и дееспособен^[32]. Возможно, Клеомен и Леотихид представили ложных свидетелей, хорошо зная, что едва ли кто-либо помнит состав коллегии сорокалетней давности. Конечно, это скорее умозрительное предположение. Ведь мы не знаем, велись ли в период архаики списки эфоров, а если велись, то всей коллегии или только эфоров-эпонимов^[33].

В источниках нет указания на то, в какой судебный орган обратился Леотихид со своим заявлением. Скорее всего это была герусия (совет старейшин). Герусия в Спарте была высшим уголовным судом, где решались дела, влекущие за собой самые суровые наказания в виде смертной казни или изгнания. Только герусия, куда по обязанности входили также эфоры, могла судить и спартанских царей (Paus. III, 5, 2).

Но, несмотря на показания под клятвой претендента на трон Леотихида и старания царя Клеомена, спартанские власти не решились вынести самостоятельный вердикт и послали дело в «высшую» инстанцию — в Дельфы к оракулу Аполлона. Такая практика — обращение к Дельфийскому оракулу как последней и самой авторитетной инстанции — для Спарты была обычной (Plut. Agis 11)^[34]. Геродот, хорошо знакомый с деятельностью дельфийских жрецов, сообщает скандальную историю, связанную с получением необходимого Клеомену оракула: «Когда по наущению Клеомена дело это перенесли на решение Пифии, Клеомен сумел привлечь на свою сторону Кобона, сына Аристофанта, весьма влиятельного человека в Дельфах. А этот Кобон убедил Периаллу, прорицательницу, дать ответ, угодный Клеомену. Так-то Пифия на вопрос послов изрекла решение: Демарат — не сын Аристона. Впоследствии, однако, обман открылся: Кобон поплатился изгнанием из Дельф, а прорицательница была лишена своего сана» (Her. VI, 66). В достоверности этого сообщения Геродота вряд ли можно сомневаться: хорошо зная многие скандальные истории, связанные с Дельфами, Геродот в данном случае счел нужным сообщить даже имена тех, через кого действовал Клеомен. Автор «Описания Эллады» Павсаний в связи с этой историей утверждал, что спартанцы были единственными, кто осмелился подкупить Пифию (III, 4, 6)^[35].

Геродот не говорит прямо, с помощью каких аргументов Клеомену удалось привлечь на свою сторону Кобона, которого историк характеризует как «весьма влиятельного человека в Дельфах» (VI, 66). Возможно, конечно, здесь имел место подкуп^[36]. Но важнее денег скорее всего были традиционно тесные связи Дельф со Спартой, которые осуществлялись главным образом через спартанских царей и их представителей в Дельфах — пифиев. Кроме того, лично у Клеомена могли быть наследственные ксенические отношения с семьей Кобона^[37]. Предание свидетельствует, что дельфийские жрецы всегда выступали на стороне спартанских царей, а в случае разногласий между царями выигрывала та сторона, которая имела личные контакты с наиболее влиятельными представителями дельфийского жречества. Клеомен в отличие от Демарата был талантливым полководцем, проведшим несколько весьма результативных военных кампаний, в частности в 510 г. он, как мы знаем, изгнал Писистратидов из Афин, а около 494 г. предпринял победоносный поход против Аргоса (Her. VI, 76–82; Paus. II, 20, 8–10). После удачных военных кампаний цари, как правило, отправляли в Дельфы немалые денежные суммы и подарки^[38], и вряд ли Клеомен был здесь исключением. Личные контакты с влиятельными жреческими семьями, с одной стороны, и щедрые подношения, с другой, обеспечили Клеомену в Дельфах режим наибольшего благоприятствования. О. В. Кулишова, автор известной монографии по истории Дельфийского оракула, вполне закономерно определяет тот тип отношений, который сложился у Клеомена с Дельфами, как «в некотором смысле уникальный»^[39].

В Спарте прислушались к оракулу Аполлона, и Демарат, находившийся на троне уже более двадцати лет, был лишен царской власти (491 г.). Однако он еще некоторое время оставался в Спарте как частное лицо, рассчитывая продолжить борьбу за трон. Возможно, именно для этой цели он даже занял какую-то официальную должность (Her. VI, 67, 2). Некоторые исследователи без должного на то основания предполагают, что Демарат стал членом коллегии эфоров^[40]. Но вскоре под видом поездки в Дельфы Демарат покинул Спарту и отправился в Персию, где стал гостем и военным советником персидского царя (Her. VI, 70, 2; VII. 3; Xen. Anab. II, 1, 3).

Избавление от Демарата — самая удачная политическая интрига Клеомена. Около века спустя, в 399 г., очень похожую комбинацию осуществили Агесилай и Лисандр: с помощью остроумно истолкованного оракула они убедили граждан, что законный наследник престола Леотихид — не сын покойного царя Агиса. В результате царем стал Агесилай.

Отношение Клеомена к религии и судебные процессы против него

Клеомен с помощью обмана добился нужного ему прорицания и лишил Демарата трона. Трудно расценить этот факт иначе, чем свидетельство крайне циничного отношения царя к религии вообще и оракулам в частности. Лилиан Джеффри, характеризуя Клеомена как «циника, готового… идти к своим целям даже с помощью откровенного святотатства», сравнивает его с Лисандром. «Подобно бессовестному и нещепетильному наварху Лисандру веком позже, Клеомен был готов “латать львиную шкуру Гераклидов с помощью лисьей шкуры там, где это было необходимо” (Plut. Мог. 229 В)»^[41]. Проявленный Клеоменом цинизм в отношении оракулов никак не согласуется с широко распространенным в Греции представлением об исключительном благочестии спартанцев, которые, по словам древних, больше прочих греков боялись божественных знамений (Paus. III, 5, 8) и «веление божества считали важнее долга к смертным» (Her. V, 63).