Впоследствии эфоры оправдали действия Клеомена, что, конечно, свидетельствует о том, что по крайней мере часть эфоров и геронтов были на его стороне и одобряли планы царя избавиться от демократии в Афинах любой ценой и с помощью любых методов. Спустя столетие Лисандр, опять же с согласия властей, будет деятельно помогать Тридцати тиранам в Афинах. Оба варианта типологически близки друг другу: речь в обоих случаях шла об установлении диктатуры аристократии над народом.

Что касается отношения Демарата к Клеомену и его планам, то из лаконичного замечания Геродота об отсутствии какой-либо вражды между обоими царями до этого похода (V, 75) следует, что причиной вражды, возможно, стало расхождение царей в вопросе о будущей судьбе Афин. Демарат мог возражать как против установления корпоративной тирании в Афинах, так и против кандидатуры Исагора как главы будущего правительства. Но скорее всего дело было вовсе не в принципах. Демарату просто надоело «постоянно находиться при Клеомене в качестве пешки, и он воспользовался неудачей своего коллеги, чтобы реализовать шанс самому стать “первым” царем»^[22]. Точно так же в 403 г. царь Павсаний помешает Лисандру оказать помощь Тридцати тиранам и поддержит афинских демократов только ради того, чтобы избавиться от своего политического врага и соперника Лисандра, этого «некоронованного царя Эллады».

Позорная для реноме Спарты ситуация, спровоцированная Клеоменом, имела своим результатом внутриполитический кризис, который был разрешен принятием закона, впервые серьезно ограничившим военную власть спартанских царей. По свидетельству Геродота, «из-за этой-то распри в Спарте был издан закон, запрещающий обоим царям вместе идти в поход» (V, 75, 2).

Не исключено, что инициатором этого закона был сам Клеомен. Именно он более всего был заинтересован в единоличном командовании армией, без царя-соправителя. Это тем более вероятно, что в царствование Клеомена данный закон далеко не всегда соблюдался. Так, Клеомен уже после его принятия совершил поход на Эгину вместе с новым царем Леотихидом, своим сторонником, и никакое установление ему в этом не помешало. Создается впечатление, что во 2-й пол. VI в. между эфоратом и царской властью в Спарте существовало известное равновесие сил, и авторитетный царь еще сохранял свободу в принятии решений, связанных с его военной деятельностью. Однако если Клеомен мог себе позволить игнорировать принятый по его же инициативе закон, то в дальнейшем это постановление, видимо, соблюдалось. Клеомен таким образом вольно или невольно выбил очередной камень из-под ног царей.

Поскольку вся полнота военной власти принадлежала обоим царям вместе, то спартанцы, приняв подобный закон, на деле, если не формально, ослабили позиции своих царей не только в сугубо военной, но и, возьмем шире, в общеполитической сфере. Почти непрерывная вражда Клеомена и Демарата, бесспорно, негативно сказывалась на всей их деятельности, а запрет на совместные военные походы должен был еще сильнее отдалить царей друг от друга и углубить пропасть между двумя правящими домами.

Закон 506 г. можно считать весьма чувствительным ударом, который община нанесла своим царям. Принятие новых законов или поправок к ним было исключительно редким для Спарты явлением^[23]. На это шли лишь в самых крайних обстоятельствах. Видимо, охвативший Спарту кризис как результат несогласованных действий ее царей был настолько серьезен, что заставил спартанские власти нарушить вековой обычай, касающийся царских полномочий. После принятия закона 506 г. герусия и эфорат получили возможность вторгаться в закрытую для них ранее область военного права, являвшуюся до того бесспорной монополией царей. Было преодолено таким образом известное несоответствие между исключительно гражданским характером эфората и тем милитаризованным обществом, внутри которого эта коллегия существовала.

С момента принятия этого закона начинается соперничество между царями за право руководить военными кампаниями. Раскол между Агиадами и Еврипонтидами был, таким образом, закреплен, и в дальнейшем почти все правительственные кризисы в Спарте так или иначе были связаны с враждой двух царских родов. Разногласия между царями культивировали и использовали в своих интересах разные политические силы. Как правило, цари являлись партийными лидерами противоборствующих политических группировок, отстаивающих интересы различных слоев спартанского гражданства^[24]. В целом же перманентное состояние соперничества и вражды между двумя царскими родами было в интересах других властных институтов Спарты, особенно эфората.

Последняя попытка Спарты изменить политический вектор Афин была связана также с именем Клеомена. Около 504 г. в Спарте было принято парадоксальное на первый взгляд решение — вернуть бывшего тирана Гиппия в Афины (Her. V, 90–93). Как можно понять из сообщения Геродота, инициатором столь необычного решения выступил Клеомен. Именно он, действуя как сакральный лидер, подобрав, а может быть, и сфабриковав подходящие для данного случая оракулы, представил их спартанцам как главный аргумент против опасной для Спарты нарождающейся афинской демократии.

Странное для тираноборцев предложение о возвращении Гиппия в Афины, по-видимому, можно объяснить тем, что конкретные интересы Спарты или скорее ее лидеров иногда брали верх над провозглашенными ранее принципами. Мы согласны с И. Е. Суриковым, что «здесь мы имеем дело с личной инициативой Клеомена, которую вряд ли следует отождествлять с позицией спартанского полиса»^[25]. Но, с другой стороны, коль скоро спартанские власти не отвергли эту инициативу и сочли ее вполне достойной обсуждения как с собственными гражданами, так и с союзниками, то вряд ли можно говорить «о категорическом неприятии Спартой тиранических режимов»^[26], во всяком случае, в данное время и по отношению к данному государству.

Спартанцы, опасаясь повторения ситуации 506 г., когда коринфяне в явочном порядке покинули Клеомена, были вынуждены созвать собрание союзников и раскрыть им истинные цели похода (Her. V, 90–93). В этот период большинство городов Пелопоннеса управлялись родовой аристократией, пострадавшей в свое время от тиранических режимов. Спартанцам приходилось учитывать ее настроения. Предварительные консультации с союзниками ни к чему не привели: они во главе с Коринфом отказались поддержать Спарту, и, что важно отметить, спартанцы подчинились такому решению. Клеомену не удалось заставить спартанские власти пойти на открытую конфронтацию с союзниками и в одиночку предпринять столь парадоксальную для тираноборцев акцию, как восстановление тирании в Афинах.

Как видим, в последнее десятилетие VI в. все военные и дипломатические мероприятия Спарты в отношении Афин были напрямую связаны с царем Клеоменом. После изгнания Гиппия из Афин Клеомен приложил большие усилия для установления в Афинах благоприятного как для Спарты, так и для него лично политического режима. После неудачи с Исагором его даже не смущала идея восстановить им же уничтоженную тиранию Писистратидов. Но внутри Спарты и вне ее нашлись силы, разрушившие планы Клеомена.

Начиная с 506 г., когда Демарат открыто выступил против Клеомена, вражда между царями приобрела перманентный характер. Традиция не сохранила каких-либо следов их совместной деятельности после 506 г. Наоборот, при всяком удобном случае Демарат старался нанести своему коллеге как можно более чувствительные удары, целью которых было помешать любым внешнеполитическим инициативам Клеомена и дискредитировать его в глазах соотечественников. Так, незадолго до похода Дария в Грецию Демарат помешал Клеомену успешно завершить уже начатое военное предприятие. Когда Клеомен в 491 г. направился к острову Этина, чтобы взять в плен руководителей тамошней персофильской партии^[27], Демарату с помощью интриг удалось расстроить его планы (Her. VI, 50–51; Paus. III, 4, 3).

Поход на Эгину, по всей видимости, был предпринят по личной инициативе Клеомена. Во всяком случае, Демарат не только в нем не участвовал, но и через своих агентов убеждал лидеров проперсидской партии на Эгине оказать сопротивление Клеомену. На этом основании некоторые исследователи приходят к излишне радикальному выводу, что «в Спарте имелась группировка, которая была готова сотрудничать с персами, и она формировалась вокруг Демарата»^[28]. Но скорее можно говорить о существовании дружеских связей у Демарата с некоторыми представителями полисных элит, оказавшимися в лагере персофилов. У Демарата, как у любого спартанского царя, были свои «друзья и ксены» во многих греческих полисах. Так, например, Демарат был связан узами гостеприимства со знатным фиванцем Аттагином, ориентированным на союз с Персией. Позже уже в изгнании Демарат помог Аттагину стать «другом и ксеном (то есть гостеприимцем)» царя Ксеркса (Plut. Mor. 864f.). Подобный же тип отношений скорее всего был у Демарата и с Криосом, главой аристократов-персофилов на Эгине. Иначе трудно объяснить, как спартанский царь, один из лидеров государства, возглавившего антиперсидскую коалицию, мог вступить в переговоры с персидскими коллаборационистами на Эгине. По свидетельству Геродота, «Криос заявил, что Клеомен не уведет ни одного эгинца безнаказанно, так как он-де действует без разрешения спартанских властей, подкупленный афинскими деньгами: иначе он ведь прибыл бы с другим царем». Приведя реплику эгинца, Геродот добавляет, что «говорил все это Криос по приказанию Демарата» (VI, 50). Подобный тип отношений между Демаратом и Криосом предполагает, что они скорее всего были потомственными ксенами. Именно Криос оглашает версию о подкупе Клеомена афинянами, родившуюся, вероятно, в кругу Демарата. Эгина, таким образом, стала полем столкновения амбиций обоих спартанских царей. Верх одержал Демарат, который, будучи гостеприимцем одного из руководителей Эгины, пользовался большим авторитетом среди местной знати, чем Клеомен.