"Папа, - говорит, - не сердись. Я скоро выйду. Вы мне "Технику молодежи"

выпишите, папа!.."

А у самого глаза, словно блюдца с талой водой весенней.

Ладно. Отпустили его через год. Сейчас ему пятнадцать с половиной. Приехали мы с женой за ним - из колонии брать. Вышел он из ворот, кинулся к нам и, как щенок малый, об руки трется. А потом мать обнял и шепчет ей:

"Ты уж прости меня, мамочка!"

Так, понимаете ли, "мамочка" и сказал. Как дите крохотное совсем! Да! У парня душа, конечно, чистая, грязи не прилипло, сразу видать. Ладно. Пошли мы с ним в город. Спрашиваю его:

"В кино хочешь?"

"Мороженого, - говорит, - хочу, папа".

Купил я ему полушубок, шапку, да сюда прямиком и махнули, даже домой не заглянув. Анна, умница, слезы на вокзале не проронила. Я ее при Пашке-то даже поцеловать не решился на прощание, чтобы парню сердце не терзать. А он добрый.

Ушел в вагон, нас двоих оставил.

"Не тужи, Анка, - сказал я жене. - Обживемся, ты к нам приедешь".

А она улыбнулась так грустно-грустно и спрашивает:

"Технику - молодежи" перевесть вам в тайгу?"

"Не надо, - ответил я, - там техники хватит. Она там покрепче, чем в журнале, должна быть. Построже."

Да... Ну вот мы и приехали.

Флеров замолчал. Дрова в печке стреляли в железную заслонку, просясь к людям.

Прораб сидел, низко опустив голову, сцепив сильные пальцы.

- Где сын?

- В палатке, я же сказал.

Прораб поднялся.

- Пошли!

Снег навалился на людей и стал заигрывать с ними, словно котенок с бумажками: то слева, то справа ударит пушистой своей лапой. Низкая луна освещала десять домов, не покрытых крышами. Возле каждого дома была палатка. Внизу, на берегу Томи, стояли еще десять домов, сложенных пока что наполовину.

В крайней палатке было холодно. Пашка, сын Флерова, сидел около печки и ворошил кочергой синие головешки. Он был одет в такой же, как и у отца, полушубок.

Увидав прораба, Пашка поднялся и снял с головы шапку. Голова у него была крутая, круглая.

- Здравствуй! - сказал прораб и протянул ему руку.

- Здравствуйте, гражданин начальник! - ответил Пашка и покраснел.

- Я тебе не гражданин, а товарищ! - улыбнулся прораб. - Садись. Что встал?

Пашка присел на краешек стула.

- Нравится тебе у нас?

- Я не знаю.

Ребята, сбитые с ног дневной усталостью, тихонько посапывали и что-то бормотали во сне. Босьян улыбался: ему снилось счастье, большое как Севан. Прораб потормошил Леху с Киева за плечо. Леха открыл шальные глаза, зачмокал губами, отбросил одеяло и потянулся за ватником - одеваться.

- Подвинься, - тихо сказал прораб, - я нового привел.

Леха снова зачмокал губами, прыгнул под одеяло и подвинулся на самый край.

- Ложись к нему, - сказал прораб Пашке. - А вы, - он обернулся к Флерову, - у меня переночуете.

- Давай, сынок, спи, - кашлянул Флеров и, нахмурившись, спрятал глаза под бровями.

Пашка сбросил тулуп, обернулся к отцу и вдруг по-детски, всем лицом улыбнулся ему. Флеров снова кашлянул и пошел следом за прорабом.

Пурга металась веселая, как форель. В воздухе пахло весной, хотя еще только начинался декабрь.